НОВЫЙ ВИТОК КОНФЛИКТА — И ЧТО МЫ ОТСТАИВАЕМ

Чего добивается патриарх Варфоломей, и почему мы не уступили и не покорились.

На днях мы стали свидетелями нового витка церковного раскола. Элладская Церковь — хотя как-то невнятно — признала ПЦУ (Православную Церковь Украины). В ответ Московский патриархат принял решение разорвать общение с теми епископами Элладской Церкви, которые вступят в общение с новой структурой. Все это побуждает задуматься о том, из-за чего возник этот конфликт и что мы в нем отстаиваем.

Главная причина конфликта — властные притязания Константинопольского патриархата, которые Московский патриархат отклоняет. Иногда говорят о «напряженности между Москвой и Константинополем», как будто речь идет о двух конкурирующих центрах власти.

На самом деле притязания сторон не симметричны: Константинополь претендует на то, что его патриарх имеет статус «первого без равных», (primus sine paribus), «первоиерарха», который обладает властью над всем православным миром, так что может вмешиваться в дела любой из Поместных Церквей (как он и сделал это на Украине) и прекращать канонические полномочия их предстоятелей (как он объявил, что митрополит Онуфрий — больше не митрополит Киевский, и титуловал митрополитом Киевским другого человека, Епифания).

Московский патриархат не претендует ни на что подобное, но признает полномочия других патриархов в канонических границах их Церквей. Таким образом, одна из сторон стремится расширить свою власть, другая — отклоняет эти притязания.

Конечно, у людей могут быть свои симпатии и антипатии в этом конфликте — но для того, чтобы разобраться в происходящем, важно отделять политическую мотивацию от собственно религиозной, интересы тех или иных политических игроков — от интересов Церкви.
Ряд комментаторов настроены резко критически по отношению к текущей российской власти и — поскольку они рассматривают патриарха Кирилла как ее союзника — к Московской патриархии. Это побуждает их горячо поддерживать любые антимосковские действия — и, в частности, любые действия патриарха Варфоломея.

Однако политические и церковные вопросы, хотя и пересекаются, лежат в разных плоскостях. В частности, Церковь имеет дело с несравненно более долгой перспективой, чем политики. Пройдет совсем немного времени — большинство из нас еще это застанут — и геополитические расклады изменятся, как они меняются все время, вчерашние союзники сделаются врагами, а враги — союзниками, горячее политическое воодушевление сменится разочарованием. Никто из нас не сможет поклясться, что через пять лет его политические взгляды не изменятся.

При этом глубокая реформа церковного управления, которой добивается Константинополь, однажды совершившись, сохранится на века, когда все уже забудут о том, что делили между собой Россия и США на Украине и в других местах земного шара, и кому пришла в голову блестящая идея использовать Церковь для того, чтобы выиграть выборы или потеснить соперничающую державу.
Поэтому важно, рассматривая вопросы церковной жизни, абстрагироваться от текущих политических конфликтов — какую бы сторону мы в них ни поддерживали — и задаться вопросом о том, будет ли хорошо и уместно для блага Вселенской Церкви, чтобы один человек обладал в ней абсолютной властью.

И тут стоит отметить, что власть, на которую претендует патриарх Константинопольский, носит именно абсолютный характер. Выражение «восточный папизм», которое часто применяют в нынешней полемике, в определенной степени верно — но не вполне отражает масштабы проблемы.

Действительно, в значительной степени доводы константинопольских богословов воспроизводят доводы католических, обосновывающих примат римского епископа. Вплоть до того, что они ссылаются на один и то же канон — прямо утверждающий первенство Рима, а Константинополю отводящий второе место. С точки зрения константинопольского богослова Элпидофора Ламбриниадиса, после разрыва с Римом его место занял Константинополь: «Долгое время в истории Церкви Первоиерархом был епископ Рима. После того, как евхаристическое общение с Римом было прервано, каноническим Первоиерархом Православной Церкви является архиепископ Константинопольский».

То, что после тысячелетия антикатолической полемики, когда греческие богословы оттачивали доводы против примата римского епископа, в окружении патриарха Варфоломея решили поиграть за другую сторону и заявить, что Бог усмотрел для своей Церкви «первоиерарха» с уникальными полномочиями, создает крайне ироничную ситуацию.

Потому что если признавать нынешнюю риторику Константинополя о «первоиерархе» основательной, то притязания Рима на этот статус выглядят — исторически, канонически, богословски — несравненно лучше обоснованными, чем притязания Константинополя. Ирония положения в том, что если константинопольские богословы правы, то они виноваты — если их аргументация относительно «первоиерарха» верна, то они, со своим патриархом, пребывают в мятеже и отпадении от настоящего первоиерарха — римского папы — и, будучи сами мятежниками и схизматиками, не могут заслуживать чьего-либо повиновения.

Однако проблема не только в этом. Есть четыре аспекта ситуации, которые делают ее чем-то худшим, чем просто попытка создания контрафактного папы константинопольского — при живом и здоровом римском. Это узкоэтнический характер Константинополя, произвольный и непредсказуемый характер его власти, разрушение им апостольского преемства и явная зависимость от внецерковных центров силы.

Римское папство все же никоим образом не является учреждением этническим. Последние трое пап — поляк, немец и аргентинец. Папу избирает собрание кардиналов, представляющих весь католический мир; следующий папа, вероятно, будет вообще темнокожим, учитывая рост католицизма в третьем мире.

Константинопольский патриархат, напротив, носит отчетливо этнический, греческий характер. Патриарх может быть только греком, избираемым другими греками. Оставайся Константинопольский патриархат просто одной из Поместных Православных Церквей, в этом не было бы ничего неприемлемого. Но притязания пасти все народы едва ли можно совместить с таким узкоэтническим представительством.

Увы, но именно греческий национализм занимает большое место в риторике сторонников патриарха Варфоломея внутри греческого мира. Мы с огромным почтением относимся к греческому народу и признаем, что и мы, славяне, и мир в целом очень многим обязаны грекам — но идея превосходства внутри Церкви одной этнической группы над другой была бы грубейшим искажением Евангелия, искажением, которое мы никак не можем принять.

Другой аспект проблемы — то, как сам Константинополь видит ту власть, на которую он претендует. Власть церковного иерарха — это власть хранителя церковного, догматического и канонического Предания. Его миссия — быть выразителем этого Предания, и в своем служении он осуществляет не свою личную волю, но повинуется догматам и канонам, которые установил не он.

Поведение Константинополя на Украине показывает, увы, что он понимает свою власть совершенно иначе. До текущего кризиса патриарх Варфоломей лично признавал митрополита Киевского Онуфрия законным предстоятелем Украинской Церкви в общении с Московским патриархатом, а так называемого «патриарха Филарета» — отлученным раскольником.

С тех пор ни каноны Церкви, ни исторические прецеденты ничуть не изменились — и митрополит Онуфрий не совершил никаких канонических преступлений, которые бы позволяли законно сместить его. Не открылось и никаких новых обстоятельств, которые могли бы что-то поменять и в деле Филарета.

Просто патриарх Варфоломей, без всякого судебного процесса — и даже без всякой попытки его имитации, актом чистого произвола — объявил «митрополитом Киевским» совершенно другого человека, Епифания, а раскольников, без всякого покаяния с их стороны, признал «восстановленными в общении», и отменил решение 300-летней давности о передаче киевской митрополии Москве.

Власть, на которую он таким образом заявил претензии — это не власть хранителя Предания, а власть, подобная власти султана, который волен поступать по своему произволу, ни на что не оглядываясь.

И один из аспектов этого ничем не ограниченного произвола — разрушение апостольского преемства. Полномочия любого православного епископа и священника основаны на том, что его связывает с апостолами непрерывная цепочка должным образом совершенных рукоположений. Отрицать значимость такого преемства — значит отрицать полномочия всей церковной иерархии и, для любого епископа, пилить тот сук, на котором он сидит.

Как обращали внимание многие представители Поместных Церквей — в том числе ряд греческих богословов — часть «епископов» новой структуры являются, в каноническом отношении, мирянами, потому что были «рукоположены» «патриархом» Филаретом который на тот момент находился под анафемой, признанной всем православным миром (включая Константинополь), и не мог совершать никаких священнодействий. Представители другой легализованной группы — УАПЦ — вообще никогда не имели признаваемого православным миром рукоположения.

Признав действительными эти рукоположения — как и все остальное, актом простого личного произвола — патриарх Варфоломей отверг разницу между епископами, рукоположенным, сообразно канонам Церкви, предшествовавшими им законными епископами, и людьми, которые поставлены отлученными раскольниками или теми, кто возвел в сан себя самих.

Для Православной Церкви отрицать апостольское преемство — значит отрицать саму себя — и, увы, согласиться с такой практикой Константинополя значило бы сделать именно это.

И наконец, невозможно не обратить внимания, что все эти действия были совершены в страшной спешке, без консультаций с другими поместными церквями, и теперь Константинополь пытается задним числом заставить их согласиться с его решениями. В чем были причины такой поспешности? Они очевидны — бывший президент Украины Петр Порошенко надеялся поднять свой рейтинг перед выборами, желая предъявить согражданам если не реальные, то хотя бы символические достижения, в виде «армии, мовы и веры». Томос, грамота о признании новой Церкви, был ему нужен именно до выборов, чтобы успеть использовать его в предвыборной агитации. Энергичное вмешательство дипломатии некоторых могущественных держав, преследующих свои интересы, в весь процесс создания ПЦУ тоже ни для кого не является секретом.

Таким образом, действия Константинопольского патриарха были подчинены требованиям светских политиков, а не соображениями блага Церкви. Производить такие серьезные изменения в Церкви, порождающие в ней такие масштабные конфликты, для того, чтобы помочь одному из политиков поднять рейтинг перед выборами, — это образ действий, свидетельствующий об отношении к Церкви, которое никак нельзя назвать пастырской заботой.

Таким образом, мы оказываемся перед необходимостью противостоять действиям Константинополя не ради «интересов Москвы», но ради того, чтобы не дать превратить мировое Православие в личную вотчину одного человека, который, в свою очередь, находится под сильным влиянием совершенно внешних по отношению к Церкви сил.

Что может сделать Русская Православная Церковь? Прервать общение с теми архиереями, которые — по тем или иным соображениям — поддержали такое переформатирование Церкви. Это трагично, но это необходимо.

Как это было и в случае с так называемым «Киевским патриархатом», те, кто поддерживает раскол, исходят из чисто политических соображений — так или иначе насолить Москве — и не скрывают этого. Те, кто противостоит ему, исходят из соображений церковных — сохранить строй церковной жизни от его радикального и губительного переустройства.

И вопрос не в том, любите ли вы Москву — можете и не любить, дело ваше — а в том, любите ли вы Церковь Христову.

Сергей Худиев

Предание.Ru