Дети, преступившие закон: письма в карантине

Десять человек сидят в кругу, так задумано. Но поначалу словно пятеро против пяти – подростки в лагерных робах против нас, сотрудников Центра Василия Великого.

Пятеро разных
Действие происходит в так называемом «карантине» – в месте двухнедельного проживания вновь прибывших заключённых. «Карантин» существует во всех исправительных учреждениях закрытого типа, в том числе и во «взрослых» зонах, разнясь только внутренним укладом. Обычно в колониях это одно из самых жёстких, режимных, а порою и опасных мест, поскольку главной целью существования «карантина» является «адаптация контингента к режиму содержания». Необходимость за четырнадцать дней «привести в чувство» прибывших преступников, порою и в самом деле совершенно распущенных и самодовольных, вынуждает администрацию проявлять здесь, так сказать, инициативу, реализовывать разного рода фантазии. Естественно, при этом особенно никто не разбирается, что именно на душе у каждого конкретного зека – их «выравнивают» скопом, единою для всех методой.
А они невозможно разные.

Рядом со мною невысокий, плотный Виталик из Мурманска. Семья переехала из Белоруссии, когда ему исполнилось одиннадцать лет. Отец ушёл почти сразу, отдав сына в Нахимовское училище. Отучившись почти три года, перед самым выпуском и поступлением в «мореходку», Виталик был отчислен за драку. Вернувшись в Мурманск, стал работать на ферме, помогая матери растить младшую сестру.

За ним Серёжа. Это крошечный беленький мальчик с высоким лбом и внимательным взглядом больших серых глаз. Его перевели из новосибирского детдома в интернат Петербурга. Юлиана Владимировна, директор Центра, зовёт его путешественником, потому что бегал он всегда и отовсюду: «я, конечно, как привезли, первым делом сбежал – ну должен же я был Питер посмотреть?!»

Высокий, вальяжный Рома, играющий роль пожившего уже человека, видевшего в этой жизни практически всё, может незаметно для себя часами рассказывать о своих родителях. Единственный ребёнок хорошо обеспеченных супругов, любящий их до самозабвения, преданный им безмерно, страдающий от разлуки с ними совершенно по-детски.

Тарас, сидящий напротив меня, сообразителен и смешлив, подвижен и разговорчив. Он вместе с сестрою был усыновлён из мурманского детдома испанцами, прожил четыре года в Бильбао, а после был возвращён приёмными родителями обратно, в интернат, поскольку дурно себя вёл на новой родине, в отличие от сестры, которую они, разумеется, оставили себе. Грезит, конечно, только Испанией, своею «землёю обетованной».

Замыкает полукруг «казённых детей» мой тёзка Володя, тихий, предупредительный мальчик. Петербуржец, лицеист, отличник. Всё его лицо в пятнышках «зелёнки» – только-только переболел ветрянкою, ещё совсем слаб и сонлив. Но при случайном упоминании баскетбола внезапно оживляется: играл много лет и, видимо, с великим удовольствием.

Мы знакомимся. Сроки их заключения таковы, что всем придётся переезжать ещё раз. В настоящую, взрослую колонию. И я вспоминаю другой «карантин», который проходил когда-то я, и который, возможно, предстоит и им...

Карантин в аду
…Место, которому мы тогда предназначались, среди заключённых и надзирателей имело репутацию ада. И, подобно настоящей геенне огненной, о нём никто ничего толком не знал.

Услыхав своё имя среди назначенных туда на этап, одни жалобно заглядывали сокамерникам в глаза, другие приставали ко всем, прося советов, третьи молча резали вены. Последних надзиратели пинками приводили в чувство и, забинтовав, выдавали конвою. Более матёрые и решительные ждали чуда до последней минуты, а после, убедившись в неизбежном, аккуратно, без звука, всаживали себе в живот по самый черпак отточенную рукоять ложки. Их наскоро латали в тюремной больнице и спустя неделю-две вновь отправляли туда же: предназначенный «во ад» заключённый не имел шансов к изменению участи. Ни откупиться, ни использовать связь с начальником тюрьмы было невозможно – «ада» опасались все, даже администрация. Находились те, кто «вскрывал себе брюхо» и дважды, и трижды, тем самым лишь отодвигая отправку и бессмысленно приводя плоть в немощное состояние, – ведь даже для инвалидов не делалось исключений: «ад есть ад», - усмехались по этому поводу заключённые.

Редко, но всё же появлялись в тюрьме люди, привезённые оттуда. Обыкновенно они категорически отказывались что-либо рассказывать, а редкие их откровения звучали столь ужасно, что им почти не верили. К тому же каждый вырвавшийся вызывал смутные подозрения: логика была элементарна – «ад покидают лишь черти, кочегары». «Адское тавро» навсегда пачкало имя человека, его поступки и слова; ему не доверяли в принципе и, как правило, держали на расстоянии, словно неизлечимо вшивого.

Системы отбора заключённых «во ад», казалось, не существовало: везли диких горцев, ласковых доносчиков, клептоманов, профессиональных убийц, но, в то же время, и людей, в тюрьме случайных – очевидные «судейские ошибки», например, или тихих алиментщиков. Отправляли именно туда понемногу – десять-пятнадцать человек в месяц. И мне, конечно, повезло…
- Выходим по одному. По сторонам не смотрим. Лицом к стене, руки за спину.

Между двумя воротами крытый внутренний шлюз, где стоит наш фургон. Быстрая перекличка, затем:
- Бегом во двор. Не останавливаться, по сторонам не глазеть. До первой двери. Ясно? Пошли!

В воротах пришлось пробегать между двумя контролёрами с каучуковыми палками в руках. Били сильно, но небрежно, главное – в голову. У меня взорвался затылок, я ослеп на мгновение, но к двери подбежал уже зрячим.
- Построиться. Раздеться до гола. Глубоко присесть. Встать. Получаем робы. Бегом в ту дверь, там оденетесь…

За дверью – коридор, где лицами к стене, голые, широко расставив ноги, уже стоят трое заключённых из нашего этапа. За их спинами прохаживается высокий худощавый зек с тонким металлическим прутом в руке; он резко хлещет по плечам ближайшего к себе голого человека и орёт на меня:
- Чего встал? К ним, быстро! Тряпки на пол перед собой!

Скосив глаза на соседа, я вижу, что лицо его, наискось рассечённое, сильно кровоточит. Несколько минут спустя все одиннадцать человек из нашего этапа, голые, стоят вдоль стены.

Человек с металлическим прутом медленно ходит за нашими спинами, выборочно стегая по голым хребтам, ногам, ягодицам – одни мычат и матерятся, кто-то, не выдержав, остро визжит. Чьё-то скорченное голое тело топчут в углу. В распахнутых дверях, опершись плечом на косяк, курит майор внутренней службы.
Так начался тот карантин…

…Одна из задач сотрудников Центра – чтобы подобного «приёма» не могло возникнуть в ВК. Одним своим присутствием общественная структура, не связанная с администрацией подчинённым положением и работающая в карантине, останавливает, удерживает руководство колонией от произвола. И лишь когда нет жестокого «пресса», имеет смысл говорить с подростками или взрослыми заключёнными о чём бы то ни было.

О трудностях не думаем
А первый разговор в том самом кругу вела психолог, Зинаида Николаевна. После знакомства в форме коротенького рассказа о себе каждого из присутствующих (включая сотрудников Центра), после некоторого «таяния льдов» и «размыкания уст», мы предложили ребятам с нашей помощью сформулировать самые главные «трудности», преследующие или ожидающие их в заключении.

Вот список, составленный подростками.
1. Режим.
2. Невозможность выбрать общение.
3. Отсутствие свободного времени.
4. Бытовые нехватки.
5. Одиночество.
6. Отсутствие любви.
7. Прощать другим.
8. Терпение.
9. Невозможность выбирать цели.

Трудности представляются очевидными и неоспоримыми. Способы их преодоления мы тоже придумываем совместно. Естественно, подростки стараются «угадать», «правильно ответить». Но всё же иногда слышится что-то затаённое, искреннее, глубоко прочувствованное и только теперь по ассоциативной лесенке стремящееся наружу…

Серёжа выкладывает невпопад, видимо, беспрерывно ноющее:
- Сестрёнка у меня мелкая, где-то под Новосибом в семье живёт. Из интерната я хоть звонил ей – мне телефон давали, а тут чего? – Серёжа, однако, помощи впрямую не просит – учёный: «не верь, не бойся, не проси» они быстро усваивают, сквозь это прорваться – целая история…

А Тарас в самом конце, уходя, задумчиво, словно сам себе, глядя куда-то в потолок, произносит:
- Хорошо, что вы к нам будете ходить. Мы ведь про всё это, - он кивает на записанные «трудности», - между собой никогда не разговариваем. Даже не думаем…

Несколько дней спустя – моё первое с ними занятие. Я, конечно, участвовал во всех прочих, общих, и ко мне ребята немного привыкли. Но это ничего не меняет – я всерьёз волнуюсь.

Дело ещё в том, что занятия, которые я придумал, приходится наполнять на ходу, что называется «на коленках». Ведь «класс» – особый, «уроков» – один-два, а сказать нужно ох как много….

Я учу их писать письма. Да-да, самые обыкновенные письма. Не секрет, что даже многие из нас, взрослых и образованных, этого совсем не умеют.

Наука писать письма
Занятие устроено довольно просто. Вначале подросткам необходимо объяснить, для чего вообще нужны эти самые письма, кроме «списка насущного» для родных; что можно с помощью письма передать, о чём рассказать, чем можно в письме поделиться и насколько письмо отличается от телефонного разговора. Здесь я должен быть крайне убедителен, обязан заразить их верою в могущество и незаменимость художественного слова, пользуясь ясными, близкими, значимыми для них примерами. Но не менее важно, чтобы подростки уверились в доступности для любого из них элементарных литературных навыков. Иначе всё дальнейшее впустую: ребята будут дремать или думать о своём.

Затем предлагается сформулировать возможные цели любого письма. Их ведь, в сущности, всего три: рассказать о событии, поделиться собственным чувством, состоянием или убедить в чём-то адресата. Для наилучшего достижения каждой из этих целей можно использовать особенные приёмы.

После этого, чуть-чуть коснувшись композиции, я подбираюсь к самой благодарной, весёлой и нескончаемой теме – к метафорам, гиперболам, синекдохам.
Голоден, как …? – волк, мумия фараона, утренний метрополитен.
Одинок, словно …? – бродячая собака, перекати-поле, Гагарин на 9 секунде.
Обрадовался, будто…? – освободился, летать умею, генералом стал.
При этом каждый троп становится поводом для короткого, но важного обмена мнениями, раскрывает особый склад конкретного подростка, его уникальный способ мыслить.

Здесь только не забыть про время, ведь нужно идти дальше.
- Любое письмо, ребята, если присмотреться, это самый что ни на есть обыкновенный рассказ, вроде тех, что в книжках. А потому – давайте-ка я вам почитаю.

Рассказ Аверченко, надо сказать, они слушали по-настоящему, «изо всех сил». Ведь «Молодняк» – про них. И про меня. Про большинство людей, друживших с кем-нибудь в детстве. Думаю, именно поэтому нам столько пришлось обсуждать по окончанию чтения...

Стать как дети
За Володю дважды заступался в драке и был крепко избит друг. От Виталика отвернулись все, кроме едва знакомой девушки, соседки, которая спокойно и терпеливо пишет ему письма… Это психолог дал новое задание: вспомнить хотя бы один собственный бескорыстный поступок в помощь кому бы то ни было, и, следом, другое подобное действие, но уже по отношению к себе.

При этом подростки, уклончиво ссылаясь на малозначительность событий или дурную память, будто сговорившись, так и не открыли собственных дел милосердия. А Рома, дождавшись очереди, заявил прямо, что не станет рассказывать о своих добрых поступках, потому что они от этого хвастовства сразу потеряют всю свою ценность. Для него самого – в первую очередь.

Я беру у этих подростков, пожалуй, не меньше, чем они у меня. Я тихонько горжусь теми крохами доверия, которые авансом от них получаю. И мне, порою, гораздо интереснее с ними, чем им со мной.

Можно залюбоваться зримым и, вероятно, самым первым пробуждением разума. Человек растерян, даже слегка испуган – столь непривычно для него мыслить, но глаза его сияют, он незаметно для себя трепещет, он искренен и трогательно прост. Весь его страшный, гадкий, лукавый жизненный опыт на мгновение забыт, испарён, «не испытан», а радость бытия настолько чиста и заразительна, что захватывает окружающих, трогая их сердца…

…В какой-то момент моего «эпистолярного» занятия разговор вдруг коснулся смерти, после чего, разумеется, моего христианского вероисповедания и православной эсхатологии. К моему удивлению, тема неизбежного воздаяния за грех оказалась для ребят самой тяжёлой, болезненной, «спорной». Только потом, дома, возвращаясь в памяти раз за разом к тому разговору, я вдруг подумал, что «высокая температура» реакции подростков на перспективу предстоящего Суда свидетельствует о настоящей живой совести, о ясном «зрении грехов», о страхе Божьем, наконец.

Не это ли, среди прочего, подразумевал Спаситель, предупреждая: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18, 3).

http://www.miloserdie.ru/index.php?ss=1&s=6&id=10746