«ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ ОТЕЦ, НАСТАВНИК И УЧИТЕЛЬ…»

Вэтом году исполняется 125 лет со дня кончины святителя Феофана, Затворника Вышенского. Святитель Феофан мирно почил о Господе 19 января 1894 года на праздник Богоявления в своей келье в Вышенском монастыре, где он подвизался 22 года в полном затворе. Святая Православная Церковь празднует память святителя 23 января.

Преподобный Варсонофий Оптинский написал несколько стихотворений, посвященных памяти русских подвижников, своих современников: «Памяти в Бозе почившего епископа Феофана Затворника», «Памяти в Бозе почившего старца Оптиной Пустыни иеросхимонаха отца Амвросия», «Памяти старца Оптиной пустыни иеросхимонаха отца Анатолия, преемника и носителя старческих заветов после кончины старца иеросхимонаха отца Амвросия».

В стихотворных строках старец Варсонофий рассказал о тех подвижниках, которые были ему близки по духу, являлись для него примером духовной жизни и иноческого подвига. Среди них – затворник Вышенской обители святитель Феофан, которого преподобный Варсонофий называл «духовным великаном, столпом веры, возлюбленным отцом, наставником и учителем…»

О духовной близости преподобного Варсонофия и святителя Феофана свидетельствует и Дневник послушника Николая Беляева (впоследствии преподобноисповедника Никона Оптинского).

Преподобный Варсонофий хорошо знал житие и духовное наследие святителя Феофана, ему была близка его уединенная, затворническая жизнь.

28 июля 1909 года Николай Беляев записал в Дневнике: «Как-то Батюшка говорил мне, что бывает время, когда человек устает и неспособен ни к молитве, ни к письму, ни к чтению, – тогда пусть займется рукоделием, что и исполнял сам преосвященный на деле: он имел, кажется, токарный станок»[1].

В феврале 1909 года в минуты откровения преподобный Варсонофий сказал Николаю, своему близкому ученику и сотаиннику: 
– Я вам, брат Николай, не раз уже говорил и еще скажу: приходит мне мысль – все бросить, уйти в какую-нибудь келью. Страшно становится жить, страшно. Только боюсь сам уйти, а посоветоваться не с кем. Если бы жив был Батюшка о. Варнава, то поехал бы к нему, но его уже нет. А сам боюсь: боюсь, как боится часовой уйти с поста – расстреляют. В таком положении начинаешь понимать слова пророка Давида: “Спаси мя, Господи”. ...Если взять только одну часть фразы, то само собой разумеется, что никто не хочет погибели и не говорит: “Погуби меня, Господи”. Все и всегда могут сказать: “Спаси мя, Господи”. Но он далее прибавляет: “Яко оскуде преподобный”.

Не к кому обратиться, “Господи, спаси мя”. Только теперь мне становится понятным: отчего бежали св. отцы от мира, а ведь именно бежали... хочется и мне убежать в пустыню. 
– Батюшка, – говорю я, – да как же одному бежать? Одному нельзя…

Нет, – возразил очень твердо Батюшка, – нет, одному нельзя самому, а одному с Богом – можно. Вот, например, епископ Феофан долго и неоднократно пытался бросить все и удалиться в затвор, но не было на то воли Божией. Прямо как бы в ответ на свое желание он был перемещен на епископскую кафедру во Владимир. И только уже несколько лет спустя удалился в свою милую Вышу… Да… Когда-то и мы с Вами, Николай Митрофанович, будем на “Выше”? Рано или поздно ли, а надо… Что Вы скажете? Да, так-то, мой друг…»[2]

Несколько раз на страницах Дневника говорится о своеобразии духовного наследия святителя Феофана и Игнатия (Брянчанинова).

27 марта 1908 года Николай пишет о том, что при чтении книги святителя Игнатия смущался помыслами о том, что один и тот же вопрос трактуется по-разному у двух духовных авторов. Здесь, видимо, речь идет о разногласии в учении святителей Феофана и Игнатия о духе, душе и теле, которое проявилось в их книгах – «Слово о смерти» и «Прибавление к Слову о смерти» святителя Игнатия и в книге святителя Феофана «Душа и ангел – не тело, а дух».

Преподобный Варсонофий отвечает на смущение своего ученика: «епископ Игнатий и епископ Феофан говорят не различно; епископ Феофан, так сказать, поправляет епископа Игнатия, поясняет те места, где есть неясности. А епископ Игнатий имел с бесами дело лично, только он об этом не говорит, как, например, и Серафим Саровский не имел обыкновения рассказывать. Поэтому эта книга написана с опыта личного»[3].

5 декабря 1909 года Николай записывает диалог, который состоялся у него со старцев о внешнем и внутреннем монашестве: 
– А что нужно относить к внешнему и что – к внутреннему монашеству? 
– Над этим вопросом много потрудились и епископ Игнатий, и епископ Феофан. Епископ Игнатий написал об этом отдельную статью во 2-м томе[4], а епископ Феофан отдельную книгу «Внутренняя жизнь»[5]. Внешнее монашество – это упражнение в подвигах: посте, бдении, сюда же относится исправное по внешности посещение церковных служб, трезвенность и прочее. А внутреннее монашество – это борьба со страстями, очищение сердца[6].

По благословению преподобного Варсонофия Николай читает «Ответы епископа Феофана на вопроса инока о молитве Иисусовой и различных деланий монашеской жизни»[7].

Причем учение о молитве святителя Феофана, по мнению преподобного старца Варсонофия, глубже, чем учение святителя Игнатия.

2 августа 1909 года Николай записал в своем Дневнике: «Недавно Батюшка говорил мне о молитве Иисусовой: сочинения епископа Игнатия Брянчанинова необходимы, они, так сказать, азбука, слоги. Сочинения епископа Феофана Вышенского суть уже грамматика, они глубже. Их даже преуспевающие читают с некоторым затруднением»[8].

В беседах преподобного Варсонофия со своим учеником о молитве имя святителя Феофана упоминается еще раз – когда старец говорит о том, как действуют страсти в проходящем молитвенный подвиг.

«26-го октября после чая в два часа дня я спросил Батюшку: 
– Может ли Иисусова молитва быть в человеке страстном? 
– Может, – отвечал Батюшка, – может, но вот как: в первый период молитвы Иисусовой страсть, действуя в человеке, побеждает его, а во второй период при всяком возбуждении страсти человек побеждает страсть.

Страсть остается в человеке до самой смерти, и бесстрастие может быть только относительное. <…> Кто трудится в молитвенном подвиге, тот несомненно ощущает в себе действие страстей, но в человеке, достигшем внутренней молитвы, страсть подобна покойнику – она уже не может властически терзать его, и чем молитва сильнее действует в человеке, чем она более утверждается в сердце подвижника, тем все тише и тише действуют страсти, они как бы спят. <…> 
– Значит, Батюшка, – говорю я, – я понял так, что при устной молитве Иисусовой страсть может действовать в человеке даже грубо, а при внутренней уже этого быть не может, хотя он и не делается бесстрастным? 
– Да, – сказал Батюшка и обнял меня за голову.

А вечером после благословения сказал, что найдет в “Письмах о христианской жизни” епископа Феофана, как действуют страсти в проходящем молитвенный подвиг. “У него там хорошо сказано об этом, и я, кажется, подчеркнул это…”»[9]

О духовном подвиге святителя Феофана с особым чувством теплоты и внутреннего сопереживания было написано в стихотворении преподобного Варсонофия «Памяти в Бозе почившего епископа Феофана Затворника», которое предваряется эпиграфом: «Он бе светильник горя и светя» (Ин. 5, 35).

Покорный высшему небесному веленью, 
Он на стезю безмолвия вступил 
И подвиг свой великий довершил, 
Исполненный глубокого значенья 
В наш буйный век духовного растленья. 
Воочию он миру показал, 
Что в людях не погибли высшие стремленья, 
И не померк в их сердце идеал. 
Незримый никому, в безмолвии глубоком, 
Наедине с собой и с Богом проводил 
Он время, но миру христианскому светил 
Учением святым и разумом высоким.

В.В. Каширина

https://www.optina.ru/19_otec_nastavnik_uchitel/