«ВЛАСТЬ ОПАСАЛАСЬ, ЧТО ЦЕРКОВЬ УЙДЕТ В ПОДПОЛЬЕ». Об антицерковных декретах советской власти. Часть 2

О том, как и почему менялась политика советской власти в отношении Церкви в предвоенные, военные и послевоенные годы, о хрущевском периоде гонений – продолжение беседы с доктором исторических наук, ведущим научным сотрудником Научно-исследовательского отдела новейшей истории РПЦ Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета Андреем Александровичем Кострюковым.

​– Порой приходится слышать, что в начале 1930-х годов страна стала поворачивать от интернациональной к национальной политике. Это должно было отразиться и на церковной жизни…

– По моему убеждению, национальная политика невозможна без остановки гонений на Церковь. Этого в конце 1920-х – начале 1930-х годов не было и близко. Наоборот, самое жестокое наступление на Церковь началось после укрепления Сталина у власти в конце 1920-х годов. Очередной удар по религии был неразрывно связан с коллективизацией, о которой вождь говорил как о равной октябрьскому перевороту. Большинство населения составляли крестьяне, быт которых мало изменился после 1917 года. Веру русская деревня теряла долго, и, конечно, коллективизация без удара по Церкви была невозможна.

К середине 1930-х годов кафедральными соборами во многих городах стали… небольшие кладбищенские церкви

Резко возрастает количество расстрельных приговоров. Еще больше – лагерных сроков. Для многих это означало смерть. В лагерях – от непосильных условий содержания, в ссылках – просто от голода, так как прокормиться пожилому священнику там было невозможно.

Параллельно с этим начинается усиленная антирелигиозная пропаганда. О «безбожной пятилетке» всем хорошо известно. Бывая в разных городах, часто приходилось слышать от местных жителей: «Вот здесь у нас был кафедральный собор». И так в одном городе, во втором, третьем… Составить общую картину нетрудно: в подавляющем большинстве российских городов кафедральные соборы были уничтожены именно в конце 1920-х – начале 1930-х годов. А о малых храмах и говорить нечего: разрушение церквей приобрело страшный размах. К середине 1930-х годов кафедральными соборами во многих городах стали небольшие кладбищенские церкви.

– Получается, что эти годы были страшнее «Большого террора»?

– По количеству расстрелянных «Большой террор», конечно, превысил начало 1930-х годов. Но дело в том, что в конце 1930-х было расстреляно огромное количество тех, кто уже находился к тому времени в лагерях. «Большой террор» должен был завершить уничтожение Русской Церкви. Приближалось 20-летие революции, а до коммунистического общества благоденствия было по-прежнему далеко, в том числе и в идейном плане. Статистика говорила, что верующих в стране большинство. Была придумана новая теория, что по мере строительства коммунизма усиливается классовая борьба. Значит, нужно бороться с целыми социальными слоями. Сочинения Сталина сейчас доступны, несложно найти в его выступлениях 1930-х годов высказывания о скором построении бесклассового общества. 1937 год стал пиком социального геноцида – уничтожения «классово чуждых». 700 тысяч расстрелянных, 1,5 миллиона отправленных в лагеря – это общепризнанное, а на самом деле даже заниженное количество пострадавших именно в годы «Большого террора». Понятно, что церковники были в ряду «чуждых» на одном из первых мест.

К началу Второй мировой войны на кафедрах в Русской Церкви оставалось всего четыре архиерея, храмов было около 200. Ни одного монастыря, ни одного учебного заведения. У обновленцев дела были еще хуже. Это по сравнению с тем, что до революции у Российской Церкви было более 50 000 приходов и более 1000 монастырей.

– Но полностью Русскую Церковь всё же не уничтожили…

– Причины тому исключительно прагматические. Прежде всего, понимание советским руководством, что если Церковь упразднить, то она уйдет в подполье, контролировать ее будет намного сложнее. Были и политические причины. Пропаганда лгала, что гонений на религию нет. А значит, необходимо было показывать иностранным делегациям и храмы, и Патриаршего местоблюстителя. И иностранцы действительно верили – а как не поверишь, если храмы переполнены и людей из них на расстрел не уводят? Еще и потому Церковь не уничтожили полностью, что она могла пригодиться в будущей войне: планировалось присоединение к СССР новых территорий, а там были и епархии, и храмы. Нужно было думать о том, кому их подчинить.

Можно сказать, что именно тогда дала свои плоды компромиссная политика местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) – ведь приходы на присоединенных в 1939–1940-м году территориях были подчинены именно Московской Патриархии, а не обновленцам. После присоединения Прибалтики, Западной Украины, Западной Белоруссии и Молдавии количество храмов подскочило до более 3000.

– Как на отношение власти к Церкви повлияло начало войны?

– Говорить об изменениях в начале войны нет оснований. Аресты за «антисоветскую агитацию», то есть за разговоры о Боге, за попытки отстоять очередной храм от закрытия, в 1941 году продолжались. В июне 1941 года была арестована игумения Тамара (Сатси), через год погибшая в лагере. Среди множества арестованных летом 1941-го прославленные Церковью новомученики – священник Иоанн Заседателев из Николаевска, миряне Никита Сухарев, Димитрий Волков, пытавшиеся спасти храм в Орехово-Зуеве.

Ключевым стал 1943 год, когда советское руководство осознало, что Церковь может быть использована в дальнейшей политике. Обратим внимание: судьбоносная встреча Сталина с тремя митрополитами состоялась не во время трагедии 1941–1942 годов, а в сентябре 1943-го, после победы на Курской дуге. Предстояло освобождение Украины и Белоруссии, сразу же закрыть там все храмы было неразумно. Планировалось вступление в Восточную Европу и на Балканы с сильными православными традициями. Церковь было решено использовать в этой игре. Была открыта Троице-Сергиева Лавра и 1297 храмов, было разрешено избрать патриарха. Но за открытием каждого храма была усиленная борьба православных христиан, всего было удовлетворено лишь 20 процентов ходатайств. Причем была заметна тенденция открывать церкви не в городах, а в небольших селах, где их впоследствии было легче закрыть. Зато вместе с церквями, открытыми немцами на оккупированных территориях, а также перешедшими из униатства в 1946 году, количество храмов в Русской Церкви достигло 14 с лишним тысяч.

Когда необходимость использовать Церковь в политической игре отпала, вновь началось закрытие храмов

– То есть со стороны властей искренности в отношении Церкви не было?

– Конечно, не было. И это подтвердили дальнейшие события. Монастыри на освобожденных от оккупантов территориях начали закрывать уже в 1945 году. Из 104 монастырей, действовавших в конце войны, к моменту смерти Сталина осталось всего 60. Когда необходимость использовать Церковь в политической игре отпала, началось и закрытие храмов. С 1948 по 1953 год их число сократилось более чем на 1000. К сожалению, у нас послевоенным гонениям уделяют недостаточно внимания, сразу перескакивают на хрущевский период. А это не только неуважительно к истории, но и несправедливо по отношению к новомученикам и исповедникам, число которых в конце 1940 – начале 1950-х существенно возросло.

– Вы говорите о политическом использовании Церкви. То есть при другом поведении она смогла бы избежать новых преследований?

– Думаю, что Московская Патриархия отведенную задачу выполнить бы не смогла. В середине 1940-х Церковь пытались использовать для влияния на Балканах и Ближнем Востоке. Некоторое время говорили о Вселенском Соборе в Москве, затем о Соборе Всеправославном. Целью было перехватить инициативу у Константинополя и сделать Москву центром мирового Православия. Но Московское совещание 1948 года не стало таким масштабным, как планировалось в Кремле. Судите сами: за Константинополем стояла финансовая и политическая мощь Запада, а за Московской Патриархией – атеистический режим, по сути не желавший усиления Церкви и всячески опасавшийся ее выхода из-под контроля. Так что надежды о возвышении Московской Патриархии были наивны.

Слежка велась за всеми священнослужителями и активными верующими. А найти повод для ареста можно было всегда

– Вновь начались и аресты, и расстрелы?

– Теперь были в основном лагеря. В 1948 году была принята директива об аресте вернувшихся из заключения священнослужителей, если они продолжают вести активную церковную деятельность. На самом деле слежка велась за всеми. А найти повод можно было всегда.

Ученик Оптинских старцев преподобный Рафаил (Шейченко) в проповеди сказал, что святой VIII века Иоанн Дамаскин жил во дворцах, красоту которых мы и представить не можем. Невинные слова. Но следствие интерпретировало их как дискредитацию «советского строительства». В результате – 10 лет лагерей.

Или, например, участник Поместного Собора протоиерей Петр Чельцов. Он действительно вел церковную деятельность, ходил по деревням, крестил, исповедовал, причащал. Во время обыска у него нашли портреты императора Николая. Результат тот же – 10 лет.

Список большой. Среди причисленных к лику святых арестованные в те годы священномученик Матфей Крицук, преподобноисповедники Леонтий (Стасевич), Гавриил (Игошкин), Матрона (Власова), наконец, доживший почти до наших дней архимандрит Иоанн (Крестьянкин). За каждым арестом, за каждым приговором – своя трагедия.

Притом не надо забывать, что на судьбу некоторых заключенных все эти сталинские игры в «свободную Церковь» вообще не повлияли. Святитель Афанасий (Сахаров) как сидел с довоенных лет, так и остался в лагерях до 1955 года.

– А что с атеистической пропагандой? Ведь общество воинствующих безбожников все же было закрыто.

– Это общество не работало уже с первых недель войны, все ресурсы были брошены на пропаганду борьбы с фашизмом. Формально же «Союз воинствующих безбожников» просуществовал до 1947 года. Тогда он был закрыт, но на самом деле это означало не закрытие, а возрождение: с 1947 года было создано «Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний» (впоследствии общество «Знание»). Фонды, оборудование и, самое главное, кадры – все это перешло из «Союза воинствующих безбожников». Хотя функции общества «Знание» были шире, чем у «Союза воинствующих безбожников», значительную часть его работы занимала атеистическая пропаганда.

– Как изменилась политика государства в отношении Церкви после смерти Сталина?

– С 1953 года по 1958-й Церковь вздохнула свободнее, стали возвращаться из лагерей осужденные за веру. Первое время было непонятно, кто является лидером государства: Хрущев, возглавлявший Компартию, или председатель Совета министров Маленков. Борьба между этими деятелями несколько отвлекла от борьбы с Церковью.

Однако после разгрома в 1957 году так называемой антипартийной группы Молотова, Маленкова, Кагановича и «примкнувшего к ним Шепилова» произошло укрепление у власти Хрущева. Начались известные хрущевские гонения, которые продлились до 1964 года. Уже тогда начала использоваться карательная психиатрия, которая «расцвела» при Брежневе. Вновь прошли массовые закрытия монастырей: из 60 их осталось всего 16. Количество храмов за хрущевские годы уменьшилось почти вдвое: из 13 000 осталось около 7000 церквей.

Но при Хрущеве государству уже пришлось иметь дело с другими людьми. Архиереи, пережившие лагеря или вернувшиеся из эмиграции, постепенно уходили из жизни. Все меньше оставалось тех, кто был знаком с Библией, кто изучал Закон Божий. Соответственно, и о Боге многие имели очень смутное представление. Уже не нужно было угрожать лагерями и расстрелами, достаточно было создавать неприятности на работе, в институте и т.д. После отставки Хрущева жестокость этого напора немного снизилась, но принципы давления на Церковь, принципы атеистической пропаганды остались прежними. Вплоть до встречи Горбачева с пятью митрополитами в апреле 1988 года и до празднования 1000-летия Крещения Руси руководство на местах по-прежнему преследовало Церковь.

Даже в 1989 году, когда новые веяния были хорошо заметны, в Ивановской области (село Приволжское) были предприняты попытки разрушить храм, поврежденный молнией. Или другой пример. В 1989–1990 годах началось строительство храма святых Петра и Павла в Петропавловске-Камчатском. В регионе на протяжении десятилетий храмов не было вообще – дореволюционные были разрушены. Со стороны местных властей и отчасти местных жителей строительство храма встретило решительные протесты – даже котлован по ночам пытались засыпать землей.

Тем не менее новая эпоха в жизни Церкви началась именно тогда.

– Как вы считаете, можно ли говорить, что Церковь возродилась после эпохи гонений?

– Думаю, что говорить об этом еще рано. Святитель Иоанн (Максимович) сказал, что Россия восстанет тогда, когда возродится вера, «когда полюбит веру и исповедает Православие»[1]. Когда у нас число регулярно приступающих к Таинствам Церкви составляет около 2–3 процентов, говорить о возрождении рано. Впереди десятилетия серьезной работы. Россия слишком продолжительное время теряла веру. Началось это задолго до большевиков, а после их прихода к власти мы получили еще и 70 с лишним лет борьбы с религией. То, что сделано за последние 28–30 лет, – лишь первые шаги, причем не всегда удачные.