«Современный епископат потерял всякое доверие»: из опыта русского антиклерикализма. Федор Гайда

Русская Церковь уже более тысячи лет является одним из важнейших социальных институтов России и основным духовным ориентиром и никогда не могла — да и не должна была — полностью отстраниться от политической жизни. Конечно, это неизбежно вызывало недовольство тех или иных кругов. Особенно явно оно выражалось в эпохи, когда ценности, не вызывавшие сомнения ранее, подвергались пересмотру. Так обстоят дела сейчас. Так было и сто лет назад.

Зал заседаний Госдумы 1906-1917 гг. Таврический дворец

Предреволюционное обострение

В начале ХХ века Россия переживала такие масштабные и стремительные социальные изменения, каких еще не знала за всю свою прежнюю тысячелетнюю историю. Однако именно это неизбежно вызывало и усугубляло кризис традиционных духовных ценностей, обнажало застаревшие русские болезни. Подобное положение вещей не могло не породить вопроса о роли Церкви в обществе. Главным застрельщиком в критике Церкви, конечно, выступала интеллигенция. Почему? В первую очередь потому, что сама себя она воспринимала в качестве хранительницы нравственного идеала народа. Будучи бескомпромиссной в отстаивании своих принципов, русская интеллигенция не отличалась особой реалистичностью и жизненным прагматизмом. В результате Церковь воспринималась либо как конкурент, либо как помеха на пути тех или иных радикальных утопий — социалистических или либеральных.

Князь Евгений Трубецкой, русский философ, правовед. В 1917-1918 годах принимал участие в работе Всероссийского поместного собора

Социалистическая и радикально-либеральная среда была индифферентна к религии. Один из лидеров кадетской партии Николай Некрасов, сын священника и кандидата богословия, говорил так: «Для нас “истинный сын православной церкви” — есть фикция». Умеренные либералы считали себя христианами, но это не мешало им гласно и активно критиковать Церковь. По их мнению, главным грехом ее было то, что она служит государству, причем не за страх, а за совесть. Известный философ князь Евгений Трубецкой отмечал: «Святейший Синод стал преимущественно органом надзора за политической благонадежностью духовенства, духовным “департаментом полиции”». Как считали либералы, всевластие так называемой «синодальной бюрократии» (в первую очередь епископата) приводило к духовной стагнации в Церкви. Докладчик октябристской фракции III Государственной думы по церковным вопросам Иван Никаноров в главном рупоре партии — газете «Голос Москвы» писал об «ужасном состоянии» Русской Церкви, виной чему были именно «синодальные порядки». Никаноров в своих статьях призывал рядовое духовенство протестовать против вмешательства светской власти в церковные дела и отмечал, что такое вмешательство происходило по вине епископата. Напомним: именно эта фракция в Думе составляла центр и на тот момент пользовалась правительственной поддержкой.

«Где его Святейшество?»

Пытаясь втянуть в политику «церковные низы», политические деятели, наоборот, активно критиковали за это епископат. Наиболее распространенной была распутинская тема. В том же «Голосе Москвы» писалось, что Григорий Распутин не только руководит кружком, в котором практикуется «духовное и телесное сближение слушательниц с проповедником», но и имеет «высоких покровителей». Отмечались связи Распутина с епископом Сергием (Страгородским) и ректором Санкт-Петербургской духовной академии архимандритом Феофаном (Быстровым). Все это, конечно, должно было внушить публике «полное отвращение, если не омерзение».

Александр Гучков

Накануне выборов подобная критика только нарастала. В предвыборной борьбе использовались и вполне искренние мольбы православных христиан к священноначалию урезонить «старца». Ныне причисленный Церковью к лику новомучеников Михаил Новоселов в своем обращении к Синоду в январе 1912 года писал про «хитрого заговорщика против святыни, церкви и гнусного растлителя душ и телес человеческих, Григория Распутина, дерзко прикрывающегося этой самой святыней церковной». За публикацию обращения в «Голосе Москвы» тираж номера был конфискован, а редактор газеты привлечен к суду. На следующий день октябристская фракция выступила со спешным запросом к правительству по поводу случившегося. Ее лидер Александр Гучков заклеймил «страшное попустительство высшего церковного управления» в отношении Распутина и риторически вопросил аудиторию о Святейшем синоде: «Где его “Святейшество”, если он по нерадению или по малодушию не блюдет чистоты веры в церкви Божией и попускает развратному хлысту творить дела тьмы под личиною света?» Оратору аплодировал весь зал. К запросу присоединилась вся Дума, кроме одного депутата. Впоследствии тема Распутина и близких к власти неких «темных сил», якобы управляющих монархом и всем российским правительством, станет главным инструментом оппозиционной борьбы накануне Февральской революции — она и приведет оппозицию к победе.

После победно прозвучавшего думского запроса «Голос Москвы» продолжал резкую критику Синода и уже писал, что он формируется из «распутинской партии». Кроме обсуждения «деяний» и «покровителей» Распутина газета активно освещала также активность знаменитого «царицынского Савонаролы» иеромонаха Илиодора (Труфанова) — человека страстного, неуравновешенного и склонного к скандальным выходкам. Однако газета, разумеется, выступала в его поддержку в борьбе против «церковных бюрократов». Деятельность печально известного Илиодора впоследствии закончилась снятием сана, отказом от монашества и переходом в баптизм.

В том же духе газета развивала и кампанию в защиту афонских монахов-имяславцев, оказывая полную поддержку этому неоднозначному движению — лишь на том основании, что они вступили в конфликт с церковной властью. Как и рассчитывали октябристы, активная кампания в парламенте и прессе не только формировала определенные настроения в общественной и народной среде, она также провоцировала политический раскол в среде русского духовенства. Одна его часть внутренне отворачивалась от умеренных либералов, другая — наоборот, вовлекалась в оппозиционные антиправительственные настроения.

Основным предложением либералов по излечению «церковных болезней» было отделение Церкви от государства. Но этого, по их мнению, было недостаточно, поскольку сама Церковь не была способна «выздороветь». Особых надежд на созыв поместного собора у либералов в этом смысле не было. Николай Бердяев отмечал: «Давно уже говорят о Соборе, надеются, что Собор возродит омертвевшую религиозную жизнь, обновит церковь. Но Собор фальсифицируется в интересах князей церкви, верных слуг государства. Государственная власть и церковная иерархия одинаково действуют во имя человеческого властолюбия, самоутверждаются. И “христианскую” иерархию интересует не дело Христово, а дело государственной и церковной власти, дело земного царства, в котором давно уже они царствуют и от которого не хотят отказаться. Религиозное же сознание прогрессивной части духовенства и православных мирян, участвующих в освободительном движении, таково, что не в силах победить отмеченный иерархический принцип, духовно изменить власть». Иными словами, нужно было так подготовить собор, чтобы он принял «правильные» решения.

Ниспровержение, освобождение, демократизация

«Религиозное возрождение» в первую очередь связывалось с «религиозной революцией», благодаря которой жизнь Церкви должна была начаться с чистого листа. На страницах «Русской мысли» в 1917 году Бердяев утверждал, что лишь в гуманистической секуляризованной культуре возможны были бы новые откровения и пророчества. Таким образом, весь исторический путь Церкви перечеркивался. Сторонники радикального церковного реформирования сходились на том, что земная Церковь, пошедшая на союз с государством, полностью утеряла связь с Церковью Небесной. Земную Церковь требовалось «спасти» лишь путем ее отделения от государства, демонтажа «синодальной бюрократии», глубокой демократизации и секуляризации.

С победой Февральской революции 1917 года сразу обозначился идеал «ниспровержения», «освобождения», «демократизации» всего прежнего общественно-политического порядка. Это непосредственно касалось и Русской Церкви. В близкой Временному правительству газете «Речь» в статье «Трагизм церкви» профессор Владимир Щеглов писал: «Падение старого строя нигде не отзовется так катастрофически, как в православной церкви. Здесь менее, чем где-либо, понимали, куда идет жизнь, слепо держались мысли о незыблемости самодержавия и связывали с ним вековечное дело Христово». Епископат был четко противопоставлен «церковным низам». Часть мирян и низшего духовенства по примеру светских объединений стремились «организоваться в своей собственной среде», полностью подчинить иерархию собственной воле. Многие архиереи были устранены от управления епархиями. На съезде кадетской партии 26 июля 1917 года Евгений Трубецкой приветствовал происходившую «внутрицерковную революцию»: «Все церковное управление попадает в руки таких учреждений, в которых миряне составляют большинство. Эта демократизация Церкви неразрывно связана с демократизацией государства».

Назначенный Временным правительством обер-прокурор Владимир Львов был ярко выраженным «церковным демократом» и сторонником широких церковных реформ. Несмотря на заявления революционного обер-прокурора об освобождении Церкви, себя Львов считал «облеченным всеми прерогативами прежней царской власти в церковных делах», о чем прямо и заявил Синоду. Таким образом, самодержавная опека сменялась революционным диктатом. Однако методы Львова оказались гораздо более резкими, чем у его предшественников, а вмешательство в дела Церкви — грубым и бесцеремонным. Практически сразу он отправил на покой петроградского митрополита Питирима (Окнова) и предложил уйти московскому митрополиту Макарию (Невскому), мотивировав такой шаг близостью владыки Распутину. Несмотря на протест Синода, святитель был уволен. Львов единолично назначил в состав Синода активных сторонников церковного реформирования — епископов Андрея (Ухтомского) и Владимира (Путяту). Затем обер-прокурор потребовал от Синода подготовить новый закон о церковном управлении, причем требовал внести в него принцип выборности иерархии и отмены «кастовости» в Церкви. После отказа Синода он был распущен.

Подобранному лично обер-прокурором новому составу Синода Львов объяснил свою революционную логику так: «Обер-прокурорская власть всеми силами стремится к полной свободе церкви... но в настоящий момент переустройства всей церковной жизни на новых началах свободного самоопределения... он (обер-прокурор. — Ф. Г.]... не может не вмешиваться в жизнь церкви, т. е. не проявлять здесь даже, пожалуй, некоторого самовластия... Епископат в церкви православной потерял почти всякий кредит, а между тем он не хочет вовсе отказываться от мысли, что свобода церковной жизни должна выражаться в полном самовластии только именно одного епископата...» После этого Львов пообещал передать всю полноту церковной власти лишь Поместному собору, воспринимая его как некое представительство «церковных низов». На том же заседании Синода обер-прокурор активно поддержал направленное в Синод ходатайство «московского исполнительного комитета объединенного духовенства» о созыве Всероссийского съезда духовенства и мирян без участия епископата и монашествующих. Обер-прокурор полагал, что «современный епископат потерял всякое доверие, всякий авторитет» и появление на съезде «архиереев-распутинцев» вызовет лишь «всеобщий соблазн, грандиозный скандал».

Вскоре Львов представил Синоду собственный проект его устройства, в соответствии с которым туда должны были входить четыре епископа, четыре пресвитера и четыре мирянина. Обер-прокурор предложил избрать их на предстоящем съезде духовенства и мирян и объяснил это тем, что «современный состав Синода никакого авторитета не имеет, и если держится, то только личным авторитетом обер-прокурора». Лишь единодушный протест заставил Львова отказаться от такого вопиющего нарушения церковных канонов. Однако «творческая» деятельность обер-прокурора по «демократизации» церковного управления не иссякала. На первом заседании Предсоборного совета 13 июня Львов также предлагал вопреки канонам проводить заседания Поместного собора по двум отдельным куриям — епископата (1/3 от состава собора) и клира и мирян (2/3 состава). Поместный собор в глазах власти должен был стать «церковным парламентом», подобием Учредительного собрания, созванным для решения тех задач, которые уже были определены правительственным курсом. Лишь чудом Поместный собор 1917-1918 годов не стал орудием реформирования Русской Церкви на протестантский лад, а навсегда остался в ее истории собором Святых Новомучеников и Исповедников Российских, собором, избравшим на Московский Патриарший престол святителя Тихона.

События столетней давности закончились для Русской Церкви неслыханными гонениями. Однако гонениями Церковь лишь укрепляется. А что до нынешних событий — хорошо было бы, если они послужили нам стимулом не для озлобления и обвинений, а для более активной работы над собой, для нашего внутреннего преображения.

Источник: Нескучный сад