«Понеже в единой персоне не без страсти бывает»: как Петр I лишил церковь единоначалия

Изображение:commons.wikimedia.org

25 января (5 февраля по новому стилю) 1721 года был высочайше утвержден уникальный документ, получивший название «Духовный регламент», или «Устав духовной коллегии». Им было объявлено о начале новой эпохи, вошедшей в историю Русской православной церкви как синодальный период. Лишь в советское время РПЦ вновь обрела патриаршество, споры же вокруг двух веков «коллективного управления» не утихают по сей день, и, видимо, не закончатся никогда. О том, как Петр перевернул церковную жизнь России, — в материале «Известий».

 «Книга сия, Духовнаго коллегиума описание и рассуждение содержащая...»

Как ни парадоксально, но документ, на два столетия определивший судьбу русской церкви, не по чину редко становился предметом дискуссий и исследования. В Российской империи XVIII — первой половины XIX века деяния Петра Великого воспринимались исключительно положительно и даже восторженно, что, естественно, не способствовало их научному обсуждению. Светские ученые эту тему подробно не рассматривали, церковные мыслители тоже не стремились анализировать существующий порядок, возможно, из соображений безопасности — как бы не стало хуже.

Власть продолжала стратегию первого императора, порой даже усиливая контроль за церковью, — достаточно вспомнить секуляризацию монастырских земель при Екатерине II. Лишь к середине XIX столетия с распространением в русском обществе славянофильства наметились некоторые перемены в отношении как православной идентичности, так и преобразований Петра в сфере религии. Достоевский уже не стеснялся говорить, что «с Петра Великого церковь у нас в параличе», а в определенных кругах пошли разговоры о возможном восстановлении патриаршества.

Советская пропаганда трактовала реформы Петра в религиозной сфере как передовые и прогрессивные. Удачно подвернулись и слова Маркса о том, что «Петр Великий варварством победил русское варварство» (ПСС, том 16, стр. 30), которые кочевали из одного учебника в другой. Дискуссии в подобных случаях считались неуместными, поэтому в официальной советской науке их толком не возникало. И лишь в зарубежной, эмигрантской среде тема петровской церковной реформации, ее каноничности и возможных альтернатив нашла некоторое отражение, например, в трудах протоиерея Георгия Флоровского. Впрочем, в отрыве от архивных источников эти исследования носили скорее философский характер. По большому счету и сейчас тема петровских преобразований в религиозной сфере остается своего рода terra incognita для теологов и историков. Поэтому неудивительно, что в отношении нее существуют совершенно полярные точки зрения — от полного одобрения до абсолютного неприятия.

«По долгу Богоданныя Нам власти»

Причин для столь разнообразных оценок множество. В первую очередь они зависят от позиции, с которой рассматривается принятый 25 января 1721 года «Духовный регламент» — со стороны церкви, государства или частного лица. Кроме того, невозможно оценить документ вне исторического контекста, а тут возможны разные подходы. Например, если воспринимать события в России как часть общеевропейской тенденции во взаимоотношениях церкви с государством, то мы увидим, что ничего сверхъестественного при Петре не случилось — в XVI–XVII веках подобное происходило во многих странах Старого Света. Абсолютизм неминуемо вступал в конфронтацию с церковью, и заканчивались эти трения подчинением религиозных интересов нуждам короны. Достаточно вспомнить события в Англии при Генрихе VIII, в Испании при Филиппе II или во Франции в эпоху Людовика XIV. В России, которая постепенно поворачивалась лицом к Европе, подобные коллизии тоже были неизбежны.

Ко времени рождения Петра конфликт церковной и светской властей, начавшийся еще при Иване IV, фактически разрешился полной победой «тишайшего» государя Алексея Михайловича. Это было зафиксировано в Соборном уложении 1649 года, по которому все доходы от церковных земель поступали в казенный Монастырский приказ, и даже канонические споры решались в мирских судах. Попытка патриарха Никона вернуть утраченную независимость завершилась извержением его из священства на Большом Московском соборе 1666 года и ссылкой в Вологду. При болезненном и набожном Федоре Алексеевиче церковь отчасти восстановила свои позиции, Монастырский приказ был упразднен. Но решительно изменить ситуацию это уже не могло — церковь больше не воспринималась как независимая, самостоятельная сила, к тому же епископат был втянут в политические интриги и расколот на множество течений и группировок — одни поддерживали Софью, другие — Нарышкиных.

Регламент духовный

Патриарх Иоаким (дворянин, до принятия пострига офицер «рейтарского» полка) сыграл важнейшую роль в драматические дни стрелецкого бунта, можно сказать, спас молодого государя. И в благодарность за это Петр поначалу в церковные дела не вмешивался. Но после смерти Иоакима и его преемника Адриана Петр не только восстановил Монастырский приказ, но и запретил выборы нового предстоятеля русской церкви.

Местоблюстителем патриаршего престола с 1701 года был поставлен митрополит Рязанский и Муромский Стефан (Яворский). Он родился на западе Украины, происходил из шляхетской семьи, учился в Киево-Могилянской академии, а потом в Познани, Вильно и Лемберге, где даже принял униатство, в чем позже публично каялся. Конечно, такая противоречивая фигура не могла сплотить русское духовенство, что было Петру выгодно. По сути, государь «подвесил» решение церковного вопроса до лучших времен, сосредоточившись на более насущных проблемах, — государственном строительстве и войне со шведами.

На том этапе Петру от церкви требовались две вещи — средства и полное подчинение, точнее, непротивление. Из церковных и монастырских закромов извлекалось всё, что могло пригодиться казне, запрещено было принимать в монахи и монахини молодых людей, способных приносить пользу государству или рожать новых подданных. Запрещено было новое церковное строительство везде, кроме Санкт-Петербурга. Притчей во языцех стала история с приказом перелить колокола в пушки — в декабре 1700 года (вскоре после смерти патриарха Адриана) действительно появился царский указ:

«Для нынешнего воинского случая, на Москве, и в подмосковных монастырях, и в Московском уезде, и во всех городах у соборных и у приходских церквей взять на Пушечный двор в пушечное литье из колоколов весом четвертую часть...»

Конечно, это была экстраординарная мера — в катастрофе под Нарвой русская армия потеряла всю артиллерию, а шведы могли в любой момент двинуться на Москву. Медь можно было купить только за границей, но для этого требовались деньги и время, которых не было. Поэтому Петр I и затребовал срочно, до конца зимы (пока был ледовый и санный путь) собрать в Москве четверть от общего веса всех имеющихся на Руси колоколов и перелить их на пушки. Для «укрывателей» или тех, кто не уложится к сроку, был установлен значительный по тому времени штраф — 2 рубля с каждого «утаенного» или «просроченного» пуда. За эти деньги можно было купить лошадь, а приличный дом в Москве стоил 10 рублей.

Серьезным ударом для церкви стал разрыв Петра с сыном. Наследник был человеком искренне верующим и с детства поддерживал отношения со многими священниками, близкими ко двору его матери Евдокии. На следствии, которое, как известно, велось «с пристрастием», выяснилось, что связь эта не прервалась и после бегства царевича. И хотя какой-то страшной крамолы в их деяниях не обнаружилось, жизни лишились епископ Досифей, митрополит Иоасаф, духовник царевича протопоп Иаков Игнатьев, ключарь собора в Суздале Феодор Пустынный и другие.

После этого отношение Петра к московскому духовенству стало еще более настороженным. При этом царь оставался верующим человеком — он регулярно посещал службы, пел на клиросе, имел обыкновение начинать любое важное дело молитвой, а победы отмечать большими торжественными службами. Петр строил церкви в Троице-Сергиевом монастыре, соорудил знаменитый Петропавловский собор в одноименной крепости новой столицы, основал Александро-Невскую лавру.

«Восприяв попечение о исправлении чина Духовнаго»

За первые десятилетия правления Петр издал великое множество указов в отношении церковных вопросов, но до приведения их к общей логике дело дошло лишь в 1718 году. Поручил это государь Феофану Прокоповичу — с одной стороны, своему доверенному лицу, с другой — священнику, игумену Братского монастыря и ректору Киево-Могилянской академии.

Феофан был человеком в высшей степени неординарным. Он родился в Киеве в купеческой семье, рано осиротел, но окончил в Киеве Могилянскую академию (его дядя был ее ректором), а затем по своей инициативе продолжил образование в университетах Лейпцига и Йены. Пешком обошел почти всю Европу, пока не добрел до Вечного города. Принял униатство, окончил Греческую коллегию Святого Афанасия в Риме и даже получил от папы Климента XI приглашение остаться работать в Ватикане, но предпочел вернуться на родину. В Киеве покаялся и вернулся в православие, после чего стал преподавать в родной академии поэтику, риторику, философию и богословие. Вел активную общественную жизнь, написал множество популярных проповедей, диалогов и трактатов.

С Петром Феофан познакомился после того, как написал панегирик в честь Полтавской победы, который очень понравился царю. После личных бесед был приближен и обласкан государем, встретившим в Феофане преданного сторонника своих преобразований. Насколько искренен был Прокопович в беседах с Петром, остается загадкой. Очевидно лишь, что Феофан был человеком чрезвычайно для своего времени образованным и передовым. Он восхищался идеями Бэкона и Декарта, был весьма талантливым полемистом и литератором, писал на нескольких языках, отлично знал историю и географию. Всё это не мешало ему быть хитрым и жестоким царедворцем, а в спорах с оппонентами прибегать к услугам Тайной канцелярии. Петр сначала доверил ему Киевскую академию, а затем вызвал к себе — в 1718 году Феофан стал епископом Псковским и Нарвским, оставаясь при этом в столице при дворе Петра.

Из бесед Петра и Феофана и родился обобщающий Регламент. Писал его Феофан, Петр собственноручно редактировал — сохранились даже страницы с царскими правками. В итоге получился документ совершенно уникальный — отчасти памфлет, в то же время — церковный кодекс (с текстом присяги), написанный скорее в духе библейских традиций, нежели по правилам юриспруденции.

Дабы Регламент имел каноническую силу, Петр приказал представить его для ознакомления всем крупнейшим иерархам русской церкви и настоятелям самых известных монастырей. Сделано это было в стиле государя-реформатора — полковник Давыдов с текстом проекта объехал всех упомянутых в списке, требуя от каждого или подписи, или мотивированного письменного отказа от оной. Через семь месяцев были собраны автографы 19 епископов, 48 архимандритов, 15 игуменов и 5 иеромонахов. Отказавшихся не нашлось. Лишь после этого 25 января 1721 года Петр подписал Регламент.

 «Коллегия Духовная на базе Нашего соизволения»

Главным новшеством стало учреждение Святейшего Правительствующего Синода, или Духовной коллегии. Состоял он из президента (главы), двух вице-президентов, четырех советников и четырех асессоров. Президентом был назначен местоблюститель Стефан Яворский, вице-президентами — Феофан Прокопович и архиепископ Велико-Новгородский и Велико-Луцкий Феодосий Яновский. Кроме того, была введена должность обер-прокурора Синода — «ока государева и стряпчего о делах государственных в Синоде». Это была должность для мирянина, обычно офицера — первым обер-прокурором стал герой Полтавы, командир Каргопольского драгунского полка полковник Иван Болтин. Верховным же судьей в делах религиозных становился монарх, которому члены Синода приносили присягу, текст которой вошел в Регламент.

Остальные главы Регламента принципиальных изменений не несли, но объединяли, уточняли и поясняли мнение государя относительно различных сторон духовной жизни разных слоев общества — духовенства, монашества, мирян, даже иноверцев. Церковь была сильно ограничена в возможности распоряжаться своим имуществом, которое полностью контролировалось государственными чиновниками. А дыбы избежать сговора и лихоимства, еще в 1712 году была введена должность специальных «духовных фискалов».

Жестко оговаривалось и положение монастырей, которые вызывали особую неприязнь у Петра в силу их бесполезности для дел государственных. Подчеркивалось, что монахи должны трудиться, а не пребывать в праздности, то есть жить на монастырскую ренту. Мужчинам разрешалось уходить в монастырь не ранее 30 лет, а женщинам запрещалось давать окончательные обеты безбрачия до 50 лет. Также Регламент призывал бороться с юродивыми и нищими, просящими милостыню, особенно если физически они были здоровы и могли трудиться.

Больше всего места в Регламенте уделено образовательной деятельности, которая по мнению Феофана и Петра должна была стать теперь главной функцией церкви. Просвещение объявлялось высшей ценностью.

«Правильными» отныне считались лишь те святые и чудотворцы, которые признаны Духовной коллегией. Это же относилось к мощам и чудодейным иконам. Кроме того, государство брало на себя борьбу с раскольниками, которые были приравнены к преступникам. Но главное — вера считалась теперь обязанностью каждого подданного, что утверждалось требованием посещать исповедь.

Были установлены меры контроля, а уклоняющихся приравнивают к раскольникам, то есть государственным преступникам. Пройдет всего несколько лет, и в 1723 году появится указ, который обяжет священников доносить на прихожан, на исповеди покаявшихся в злоумышлении на государственные устои или на самого императора.

Государство подчинило церковь, но взяло на себя «попечение» о ее стабильности. И хотя многие положения Регламента будут со временем изменяться, основополагающие принципы сохранятся до 1917 года. В XIX веке за отказ от исповеди уже не карали как раскольников, но тот, кто не мог принести справку от священника, не имел возможности поступить в учебные заведения и продвигаться по карьерной лестнице.

Церковь стала частью государственной машины, но не имела влияния на решение по-настоящему важных вопросов. Не случайно имперская эпоха не оставила имен священнослужителей, которые одновременно были бы влиятельными государственными деятелями, как часто случалось в более ранние периоды. Впрочем, хорошо это или плохо, каждый может решать сам, как и оценивать синодальный период в целом. И в этом смысле положивший начало реформам Духовный регламент повторяет судьбу своего создателя, который и сегодня для одних — «антихрист» и разрушитель устоев Святой Руси, а для других — реформатор и создатель славы Российской империи.

Георгий Олтаржевский

Источник: "Известия"