«Интеллигенция»: чем гордиться? Фёдор Гайда

В обыденном сознании понятие «интеллигенция» двоится или троится: это и «пролетарии умственного труда», и олицетворение общественной совести, и оторванные от реалий нонконформисты. Значения прямо противоположные, но подразумевающие некое особое – а подчас и трепетное – отношение к тому, кто носит подобное звание. Так чем же гордиться интеллигенту?

Со времен Древней Руси в нашем языке существовало понятие «общество», напрямую связанное с греческим κοινων?α («общение, приобщение, сообщество»). Смысл этого слова чрезвычайно насыщен: оно связано и с древнегреческим полисом, и с Христианской Церковью. У апостола Павла оно употребляется применительно к святой Евхаристии: «Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?» (1 Кор. 10: 16). Участвовать в жизни общества значило быть причастным целому, преодолевая свою эгоистическую замкнутость. С XVIII века слово «общество» в русском языке приобрело также значение благородного собрания, позднее появились и уточняющие понятия «образованное общество» и «общественность».

Однако уже с 30-х годов XIX века вместе с ними постепенно стало употребляться и понятие «интеллигенция». Само слово (intelligentia по латыни – «понимание, разум») явилось в Россию из немецкой философии, в первую очередь – из Гегеля, где означало интеллектуальную способность, самосознание. Иногда так именовались и люди – носители подобных способностей. Однако до поры оно никого особо не вдохновляло. Превратить слово в лозунг, в идеологическое оружие смогли лишь русские социалисты-народники. В 1868 году радикальные публицисты Н.К. Михайловский, Н.В. Шелгунов и П.Н. Ткачев в своих статьях заявили об «интеллигенции» как передовой силе, призванной вести за собой всю страну[i]. Задача имела этическое значение: «передовой», «прогрессивный» – значит благой, противостоящий «ретроградному». Социальный и даже образовательный статусы «интеллигенции» отодвигались на второй план. В отличие от «образованного общества», которое построено на взаимодействии его членов, «интеллигенция» подразумевала сосредоточенность на собственном «Я», самосознании и идейном совершенствовании «интеллигентов». «Интеллигент» отделяет себя от внешнего мира, возвышает себя над ним, стремится перестроить мир по своему лекалу. Кроме того, публицисты придавали понятию явное идеологическое звучание: «передовым» в их глазах мог быть лишь социалист. Что же это за прогресс, если он не ведет к земному счастью, к социализму?!

Понятие «интеллигенция» оказалось настолько перегружено идеологией, что внедрялось достаточно медленно и вызывало настороженное отношение. В 1875 году Ф.М. Достоевский занес в записную книжку такую фразу: «Вся интеллигенция <…> не участвовала в прямых и текущих интересах России, а всегда тянула дребедень отвлеченно-интеллигентскую…»[ii]Но в «Дневнике писателя» за октябрь 1877 года он выражал надежду на «будущего интеллигентного русского человека»[iii]. В частной переписке в последний год своей жизни писатель также критиковал «интеллигенцию» за легковесность и отсутствие связи с народом, но считал, что «новогрядущая интеллигенция русская <…> начинает поднимать голову»[iv]. «Русские мальчики» из романа «Братья Карамазовы» и были этой надеждой писателя.

Еще одну попытку принять на вооружение новое понятие предпринял известный ученый и публицист А.Д. Градовский. Он также обращал свой взор на молодежь. Градовский рассматривал «интеллигенцию» как силу универсальную, существовавшую во все эпохи и предлагал формировать ее в России. Он также наделял ее ответственностью за будущее и немногочисленность «интеллигенции» считал причиной внутренних проблем страны: «От этого мы и рассыпаны как песок морской, разбиты на сословия и классы, на города и сельские общества, на дворянство и духовенство, без всякого центра единения, без действительного понимания общественных целей и без уменья вести какое бы ни было общественное дело. Русская земля жаждет, как хлеба насущного, настоящих русских людей, которые умели и хотели бы говорить и действовать за всю землю, в которых частные типы нашего общества – купца и мещанина, крестьянина и дворянина, духовного и разночинца – слились бы в цельный, всеобъемлющий тип мыслящего, нравственного, трудолюбивого и стойкого русского человека»[v]. Иными словами, говоря с молодежью о модном социалистическом словечке, Градовский преследовал далеко идущую и вовсе не социалистическую цель: он ставил задачу не обособления мыслящих людей, а создания сознательной русской нации. Вечно спорившие друг с другом Достоевский и Градовский были не так далеки друг от друга в своем видении насущных потребностей России.

Однако поставленные и Достоевским, и Градовским перед российским обществом задачи реализованы не были. Понятие «интеллигенция» тогда не прижилось, оно сохраняло свой специфический народнический привкус и стало символом утопизма. Неслучайно К.Н. Леонтьев писал: «Пускай в среде этой “интеллигенции” есть прекрасные и гуманные люди, пусть мы сами принадлежим к ней; все-таки надо радоваться, что эта “интеллигенция” так непопулярна, несмотря на всю теперешнюю гуманность свою»[vi]. В 1880-е годы об «интеллигенции» говорили такие социалистические публицисты, как Н.К. Михайловский, П.Л. Лавров, Л.А. Тихомиров, Г.В. Плеханов. Тихомиров, позднее перейдя на монархические позиции, критиковал «умственно и нравственно посредственного, вершков нахватавшегося “интеллигента”»[vii]. Тут интересна определенная перекличка с А.П. Чеховым, который несколько позднее писал: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю, даже когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр»[viii]. Формирование «сословия интеллигентов», его обособление от остальной страны Тихомиров считал «величайшим злом». Он напоминал «интеллигенции», что ее задача – служение народу, а не господство над ним[ix].

В конце 1880-х годов понятие «интеллигенция» было позаимствовано у социалистов такими идеологами религиозного модернизма, как, например, Д.С. Мережковский. В этом не было ничего неожиданного: и те, и другие отрицали постылую обыденность и жаждали земного рая; материализм революционеров плавно перетекал в сектантский культ «святой плоти», который исповедовал Мережковский. Политическая утопия была переосмыслена на мистическом уровне, но по-прежнему нуждалась в «интеллигентном» адепте. Мережковский также выступал за революцию, но за «революцию духа» – против самодержавия и «церковной бюрократии». Он высказывался весьма образно: «Я не берусь решить, что такое русская интеллигенция – чудо ли она или чудовище; я только знаю, что это, в самом деле, нечто единственное в современной европейской культуре»[x]. Сторонник «нового религиозного сознания» В.А. Тернавцев на заседаниях Петербургских религиозно-философских собраний в 1901 году говорил: «Проповедники Русской Церкви наставлены в вере в большинстве односторонне, часто ложно воодушевлены, мало знают и еще меньше понимают всю значительность мистической и пророческой стороны христианства. И самое главное – они в христианстве видят и понимают один только загробный идеал, оставляя земную сторону жизни, весь круг общественных отношений пустым, без воплощения истины. Эта односторонность и мешает им стать “ловцами человеков” наших дней… Единственно, что хранят они как истину для земли, – это самодержавие… с которым сами не знают, что делать. Надо искать новые силы. Где они? Это не бюрократия, не буржуазия… это – интеллигенция»[xi]. На съезде радикально-либеральной группы «освобожденцев» в июле 1903 года С.Н. Булгаков (недавно перешедший из марксистов в радикальные либералы) выражал надежду, что именно «интеллигенция, прежде всего, научит народ бороться с самодержавием»[xii].

Оппозиционный характер «интеллигенции» отмечал радикальный либерал П.Н. Милюков, одним из первых обратившийся к истории этого явления. С 1902 года Милюков вместе с П.Б. Струве издавал за границей журнал «Освобождение», сыгравший огромную роль в подготовке первой русской революции В 1903 году вышел второй выпуск третьего тома «Очерков по истории русской культуры» Милюкова. Историк связывал «интеллигенцию» с оппозицией и вел ее начало от «независимого общественного мнения», возникшего в России при Екатерине II[xiii]. Были и другие точки зрения. Л.А. Тихомиров писал: «Герцен, этот истинный аристократ ума, больше других послужил для разрушения аристократии ума, для создания уличной интеллигенции»[xiv]. С.Н. Булгаков, сильно эволюционировавший после революции 1905 года, считал «духовным отцом интеллигенции» В.Г. Белинского – в первую очередь, в силу его атеизма[xv]. М.О. Меньшиков называл Белинского первым интеллигентом, потому что тот, по мнению публициста, учил современников «ненавидеть и презирать» Россию[xvi]. П.Б. Струве, полагая «интеллигенцию» духовной «пугачевщиной», связывал ее рождение с первым русским анархистом М.А. Бакуниным[xvii]. Но во всех этих мнениях доминировал один общий подход: «интеллигенция» – сила именно оппозиционная, настроенная на принципиальное отрицание существующих порядков, на формулирование самостоятельного идеологического проекта. В основе «интеллигенции» – идея и служение ей, что, разумеется, является отличительным признаком утопизма.

Именно в это время понятие «интеллигенция» получило популярность. Прогремевший вскоре сборник «Вехи» (1909), резко критиковавший «интеллигенцию», сделал это слово общеупотребимым. Целый ряд сборников, выпущенных в ответ «Вехам» («В защиту интеллигенции», «Интеллигенция в России» и др.), закрепили всероссийский масштаб полемики. Вскоре – в 1917 году – интеллигенция взяла в России власть. Считать, что большевики испытывали ненависть ко всей «интеллигенции» совершенно не верно: они, как и положено интеллигентам, делили ее по политическому признаку. Хорошо известное ленинское высказывание, если его цитировать полно, звучало так: «Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников – интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г… “Интеллектуальным силам”, желающим нести науку народу (а не прислужничать капиталу), мы платим жалованье выше среднего. Это факт. Мы их бережем»[xviii]. В сталинской конституции 1936 года (ст. 126) «трудовая интеллигенция» была включена в состав «трудящихся». Именно И.В. Сталин окончательно закрепил представление об «интеллигенции» как особой социальной (а не интеллектуальной) группе – «работниках умственного труда». Похоже, что себя он тоже причислял к таковым.

При всей сталинской «иронии» это определение имело крайне важное значение: «интеллигенции» конституционно запрещалось быть оппозиционной. Для нее это означало перспективу гибели или полного перерождения… Победив в борьбе с исторической властью, интеллигенция убивала и самое себя.

[i]См.: Михайловский Н.К. О русской интеллигенции // Михайловский Н.К. Сочинения: В 6-и т. СПб., 1897. Т. 5; Шелгунов Н.В. Новый ответ на старый вопрос // Шелгунов Н.В. Сочинения: В 3-х т. СПб., 1891. Т. 3; Ткачев П.Н. Подрастающие силы // Ткачев П.Н. Сочинения: В 2-х т. М., 1975. Т. 1; Pollard A.P. The Russian Intelligentsia: The Mind of Russia // California Slavic Studies. Vol. III. 1964. P. 1–32.

[ii]Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30-и т. Т. 21. Л., 1980. С. 267.

[iii]Там же. Т. 26. Л., 1984. С. 31.

[iv]Там же. Т. 30. Ч. 2. Л., 1988. С. 140, 236.

[v]Градовский А.Д. Задача русской молодежи [1879 г.] // Градовский А.Д. Сочинения. СПб., 2001. С. 480–482.

[vi]См.: Леонтьев К.Н. Как надо понимать сближение с народом? [1880 г.] // http://az.lib.ru/l/leontxew_k_n/text_0300.shtml

[vii]Тихомиров Л.А. Переходное время [1898 г.] // Тихомиров Л.А. Христианство и политика. Калуга, 2002. С. 324. См. также: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 309, 380–383; Розанов В.В. На фундаменте прошлого. Статьи и очерки 1913–1915 гг. М., 2007. С. 441.

[viii]Письмо И.И. Орлову, 22 февраля 1899 г. // Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30-и т. Т. 8. М., 1977. С. 101.

[ix]Тихомиров Л.А. Рабочий вопрос и русские идеалы [1902 г.] // Тихомиров Л.А. Христианство и политика. С. 191–193.

[x]См.: Мережковский Д.С. Грядущий Хам. СПб., 1906.

[xi]Записки Петербургских религиозно-философских собраний (1901–1903). СПб., 1906. С. 31.

[xii]Либеральное движение в России. 1902–1905 гг. М., 2001. С. 44.

[xiii]Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Т. 3. М., 1995. С. 337–340.

[xiv]Тихомиров Л.А. Дело жизни Герцена [1912 г.] // Тихомиров Л.А. Церковный собор, единоличная власть и рабочий вопрос. М., 2003. С. 442.

[xv]Вехи: Интеллигенция в России. М., 1991. С. 49.

[xvi]Меньшиков М.О. Письма к русской нации. М., 2002. С. 267–268.

[xvii]Вехи. С. 136–142.

[xviii]Письмо М. Горькому, 15 сентября 1919 г. // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 51. М., 1970. С. 48.

Источник: Православие. Ru