Иуда и сатана. Олеся Николаева

«И во время вечери, когда дьявол уже вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его, Иисус… встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался» (Ин. 13, 2–4).

 

Эти евангельские свидетельства вызывали у толкователей недоумения: действительно ли сатана вошел в Иуду еще до предательства им Христа, и уже по внушению врага рода человеческого Иуда отправился к первосвященникам, или же это было некое образное выражение, означающее его духовное помрачение («Иуда злочестивый сребролюбием недуговав омрачашеся»), в то время как сатана вошел в него несколько позже, когда он причастился из рук Христовых за Тайной вечерей: «И после сего куска вошел в него сатана» (Ин. 13, 27).

 

Блаженный Феофилакт полагает, что «сатана хотя и нападал на Иуду извне страстью сребролюбия», но «доколе Иуда считался одним из учеников и членов святого лика, дотоле сатана не имел к нему такого доступа». И лишь на Тайной вечери, когда Иуда причастился себе во осуждение и «Господь отделил его и отлучил от прочих учеников, объявив его чрез хлеб, тогда сатана овладел им как оставленным от Господа и отлученным от Божественного лика… сатана… проник во глубину его сердца и овладел его душой».

 

Однако в евангельском свидетельстве апостола Луки о том, что сатана вошел в Иуду еще до того, как он предложил первосвященникам предать Христа, употреблен греческий глагол есерхома, обозначающий у того же евангелиста вхождение бесов в людей и свиней (Лк. 8, 30, 32 и Лк. 11, 26). То есть сатана вошел в Иуду так же точно, как входил в бесноватого, как в гадаринских свиней входил «легион бесов» и как входил в человека нечистый дух, приведший с собой «семь других духов, злейших себя» (Лк. 11, 26).

 

Епископ Михаил, толкуя эти евангельские свидетельства, предлагает различать «степени вселения злого духа в душу человека» (как и вселения в душу Духа Святого). Он полагает, что слова евангелиста Луки «вошел же сатана в Иуду», когда тот решился выдать Христа членам синедриона, не стоит понимать буквально: «Это выражение не указывает на то, что Иуда сделался бесноватым в собственном значении слова, а лишь на то, что злой дух решительно подвиг его в это время на ужасное дело предательства своего Учителя». И далее разворачивается история погибели человеческой души: через страсть сребролюбия сатана овладел помыслами и произволением ученика (Ин. 12, 6), затем овладел сердцем (Ин. 13, 2), и наконец решительно вселился в него (Ин. 13, 27).

 

И все же как мог лукавый получить такую власть над «одним из двенадцати», над столь приближенным ко Христу учеником, почтенным избранием («Не вы Меня избрали, но Я вас избрал» – Ин. 15, 16) и доверием Спасителя, сделавшего его при Себе кем-то вроде эконома или келаря?

 

Святые отцы, например святитель Иоанн Златоуст, объясняют это свободным произволением и выбором самого Иуды. «Так как… Иуда был господином своих помыслов и в его власти было не повиноваться им и не склоняться к сребролюбию, то он, очевидно, сам ослепил свой ум и отказался от собственного спасения… Посмотри, сколько сделал Христос, чтобы склонить его на Свою сторону и спасти его: научил его всякому любомудрию и делами и словами, поставил его выше бесов, сделал способным совершать многие чудеса, устрашать угрозою геенны, вразумлял обетованием царства, постоянно обличал тайные его помышления, но. Обличая, не выставлял на вид всем, омыл ноги его вместе с прочими учениками, сделал участником Своей вечери и трапезы, не опустил ничего – ни малого, ни великого; но он добровольно остался неисправимым».

 

Собственно, над Иудой исполнились слова Христа: «Кто не со мною, тот против Меня» (Лк. 11, 23) и «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и мамоне» (Мф. 6, 24. Ср.: Лк. 16, 13).

 

Ведь, находясь рядом со Христом, Иуда уже начинает действовать вопреки Ему, против Него: вот он уже уворовывает из подаяния, негодует на Христа (Мф. 26, 8.), осуждает, если не поучает Его («Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?» – Ин. 12, 5; «К чему такая трата?» – Мф. 26, 8), увлекает к негодованию своим «лукавым подстрекательством» других учеников («Увидевши это, ученики Его вознегодовали» – Мф. 26, 8), а затем и отправляется к людям, чающим убить его Учителя, чтобы предать Его в их руки да еще рассчитывает получить за это вознаграждение.

 

Грех Иуды лежит в извращении его свободной воли, в лукавом выборе. Ведь ему было предложено все то же, что и другим ученикам, то есть он находился в равном положении, и, в принципе, каждый из двенадцати, будь на то его воля, мог предать Христа, ибо «кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть» (1 Кор. 10, 12). Сам Господь предупреждает учеников: «Не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас дьявол» (Ин. 6, 70). По мысли церковных комментаторов, Он это говорит всем апостолам, чтобы никто из них не чувствовал себя «застрахованным» от падения, чтобы никто из них не впал в «излишнюю самонадеянность на свое положение постоянных последователей Христовых»^[1].

 

Итак, все двенадцать учеников были свидетелями одних и тех же чудес, одного и того же учения, сподобились одних и тех же даров. Все остальное определялось направлением их собственной воли, их личным усилием, их любовью (или отсутствием любви) ко Христу.

 

 

В связи с этим встает вопрос о Божественном Промысле, который осуществлялся через предательство ученика – «одного из двенадцати» (Ср.: Мф. 26, 47; Мр. 14, 43; Лк. 22, 47). Был ли предопределен к предательству именно Иуда, или оно могло совершиться через какого-то другого апостола, чья воля, помрачившись неким греховным мотивом, подвигла бы его на предательство?

Гностики видели в Иуде лишь послушное орудие в руках предопределения: он был приговорен к предательству заранее и лишь выполнял миссию, возложенную на него той промыслительной силой, которой никакое человеческое существо противостоять не может. В таком случае, неуместно говорить ни о его воле, ни о его вине. Если последовательно развивать это положение, логично прийти к мысли о жертвенной роли Иуды и даже вообразить над ним ореол трагического героя.

 

Это, однако, приходит в полное противоречие со всеми усилиями Господа, пытавшего отвратить его от ужасного деяния. Ибо: Господь «не хотяй смерти грешника, но еже обратитися, и живу быти ему» (Чин исповедания.

Священническая молитва.). Воля Отца в том, чтобы «всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин 3, 15, 16). Поэтому и Христос до самого последнего момента чает от Иуды покаяния. Даже на Тайной вечере, когда Иуда уже донес на своего Учителя, Он прислуживает предателю, умывая ему ноги: усаживает возле Себя, делит с ним пасхальную трапезу, кротко и деликатно, но недвусмысленно дает Иуде понять, что Ему все известно и что тому еще не поздно отвратиться от погибельного пути, еще есть возможность покаяться, причаститься «не в суд или во осуждение», но «во оставление грехов и в жизнь вечную».

 

И даже встретив Иуду в Гефсиманском саду, Господь не обличает его, но стремится вновь обратить Своей любовью: «Друг! Для чего ты пришел?» (Мф. 26, 50). Наконец, Он произносит страшное слово, откровенно называя совершаемое предателем, дабы тот проникся его смыслом, опомнился и ужаснулся содеянному: здесь Господь впервые открыто употребляет глагол «предать» уже непосредственно в применении к самому Иуде: «Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого?» (Лк. 22, 48).

 

Святой Ефрем Сирин дает такое объяснение: «Господь же избрал его тогда, когда тайный замысел его был еще неизвестен? Но зачем избрал Его, или потому, что ненавидел его? Зачем же еще сделал его распорядителем и носителем кошелька? Во-первых, затем, чтобы показать совершенную любовь Свою и благодать милосердия Своего, потом чтобы научить Церковь Свою, что хотя в ней бывают и ложные учителя, однако (самое) учительское звание истинно, ибо место Иуды предателя не осталось праздным, наконец, чтобы научить, что хотя и бывают негодные управители, однако правление Его домостроительства истинно»^[2].

 

В связи с этим встает вопрос об отношениях Божественного Промысла и воли человеческой. В плане Божественного замысла «Сын Человеческий идет, как писано о Нем», но о предателе, через которого этот замысел осуществляется, сказано: «Горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться» (Мф. 26, 24).

 

С этой апорией непосредственно перекликается и другое утверждение Христа: «Горе миру от соблазнов: ибо надобно придти соблазнам, но горе тому человеку, через которого соблазн приходит» (Мф. 18, 7).

 

Таким образом, соблазны являются Божиим попущением, частью Божественного замысла о спасении мира, и прейдут лишь при «кончине века»: «Пошлет Сын Человеческий ангелов Своих, и соберут из царства Его все соблазны» (Мф. 13, 40, 41). Но до той поры задача каждого верующего в Сына Человеческого и жаждущего спасения – этот соблазн побороть, отсечь – и самым жестоким для себя образом. «Если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее… если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее… если глаз твой соблазняет тебя, вырви его» (Мк. 9, 43, 45, 47).

 

Соблазны обступают и Самого Богочеловека: искушать Его приходит сам дьявол, также во искушение вводят Его слова Петра: «Отойди от Меня, сатана! Ты мне соблазн; потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф. 16, 23). Но Господь опасается, как бы и Его речи не стали для кого-либо причиной соблазна: «Блажен, кто не соблазнится о Мне» (Мф. 11, 6; Лк. 7, 23).

 

И, тем не менее, «невозможно не придти соблазнам» (Мф. 18, 7; Лк. 17, 1). Господь говорит Петру: «Сатана просил, чтобы сеять вас, как пшеницу», то есть жестоко потрясая верующих, однако Сам Он, имеющий власть над нечистыми духами, искушающими человека, молился лишь о том, чтобы вера искушаемых «не оскудела» (Лк. 22, 31, 32).

 

Святитель Иоанн Златоуст в связи с этим разбирает вопрос: почему же все-таки Господь «не переменил Иуду? Почему не сделал его лучшим?». Это, в свою очередь, порождает целый ряд недоумений. Ибо каким образом Господь мог это сделать – принудительно или воздействуя на свободный выбор ученика? Ведь если бы Господь действовал насильно, загоняя его в тупик несвободы, то это не исправило бы Иуду; а если бы Он рассчитывал повлиять на свободный выбор Иуды, то и в этом случае Господь предпринял все возможное для его исправления. Ценность же покаяния и желания быть со Христом определяется именно свободой человека.

 

Во имя этой свободы Господь и не препятствует Иуде: «Что делаешь, делай скорее» (Ин. 13, 27).

 

Действительно, никто не принуждал Иуду к предательству: он сам «пошел и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им» (Лк. 22, 4). Свободная воля его была уже помрачена и предана в руки лукавого. Евангелист свидетельствует об этом: «Вошел же сатана в Иуду» (Лк. 22, 3). Действуя прикровенно, нечистый дух часто скрывает от самого человека, над которым он получил власть, истинные мотивы поступков. Во всяком случае, несмотря на то, что Иуда требует у первосвященников деньги за свои услуги, он имеет в виду и еще какую-то свою цель. В церковном песнопении Страстной Пятницы воспроизводится этот его дополнительный мотив: «Что ми подаете, и предам вам оного, закон разорившего, и осквернившего субботу» (Седален утрени Святого и Великого Пятка).

 

Толкователи Евангелия приводят свидетельства, что Иудой двигали, помимо сребролюбия, и побочные побудительные мотивы, которые могли несколько скрашивать в его помраченном сознании слишком уж неприглядную изнанку предательства. Ведь потом, когда он раскаялся и возвратил тридцать сребреников, он так определил свое деяние: «Согрешил я, предав Кровь невинную» (Мф. 27, 4), как будто бы, предавая Христа, он полагал, что эта Кровь была в чем-то «виновата».

 

М. Барсов указывает на подкладку сребролюбивого замысла Иуды: он разочаровался в Учителе. «Когда же он увидел, что ему от Иисуса Христа нельзя ждать никаких временных выгод, то охладел к Нему до того, что даже тридцать сребреников могли расположить его сделаться Его предателем»^[3]. Очевидно Иуда, даже и следуя за Христом в течение почти четырех лет, так и не понял, кем на самом деле был его Учитель и Чьим учеником он являлся. Вероятно, сначала его привлекали слова Христа о Его царстве, и он рассчитывал получить в нем высокое и почетное место. Слова Христа: «Я завещаваю вам… царство, да ядите и пиете за трапезою Моею в царстве Моем, и сядете на престолах – судить двенадцать колен Израилевых» (Лк. 22, 29, 30) – он, как, впрочем, и другие ученики, понял лишь применительно к земной власти и земной жизни.

 

Так и мать сыновей Заведеевых – апостолов Иакова и Иоанна подошла, кланяясь, ко Христу и попросила за них: «Скажи, чтобы два сына мои сели у Тебя один по правую сторону, а другой по левую в царстве Твоем» (Мф. 20, 21). Непонимание и смешение понятий земного и небесного царства коренится в том же недоумении и плотском неверии, от которого так роптали на Христа иудеи, напитавшиеся его преумноженными хлебами и рассчитывавшие было и впредь получать от Него вдосталь земного хлеба. «Возроптали на Него иудеи за то, что Он сказал: «Я есмь хлеб, сшедший с небес» (Ин. 6, 41).

 

Если бы Иуда действительно верил во Христа как Сына Божия, вряд ли предательство Учителя показалось бы ему делом вполне посильным. Вряд ли он мог бы так дерзновенно пообещать первосвященникам предать Того, Кто не только изгонял бесов, исцелял прокаженных, отверзал очи слепым, не только преумножал хлеба и ходил по воде, и даже не только воскрешал мертвых и усмирял бурю, но многажды на его глазах неведомым образом «уклонялся» (Ин. 10, 39) от фарисеев, желавших схватить Его и побить камнями. «И искали схватить Его; но никто не наложил на Него руки, потому что еще не пришел час Его» (Ин. 7, 30). И даже служители, подосланные ко Христу фарисеями, не могли причинить Ему никакого вреда, потому что «никогда человек не говорил так, как этот человек» (Ин. 7, 44).

 

Возможно, если Иуда действительно не верил во Христа, то его предательство могло быть и плодом его внезапно обнаружившихся страхов, ибо первоначальный расчет здесь и сейчас, в этой земной жизни, сесть на почетное место судьи двенадцати колен Израилевых, оказался ложен. Очевидно, он уже чувствовал опасность, которой подвергался и сам, оставаясь Христовым учеником. Тогда, возможно, он и сделал ставку на то, что, в случае предательства Учителя, он не только сам сможет избежать наказания, но и выгадать от такого поворота событий: получить деньги и заручиться поддержкой влиятельных иудейских первосвященников.

 

Но существует и другое предположение церковных толкователей Евангелия. Иуда верил в призвание Христа, вместе с другими учениками чаял видеть Его Царем над Израилем и быть при Нем в числе самых первых лиц. Поэтому он и неизменно следовал все эти годы за Учителем и не оставлял Его даже тогда, когда многие соблазнились и покинули Его. «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним» (Ин. 6, 66). Однако он вдруг ясно осознал, что возмущение синедриона вот-вот выльется в расправу над Учителем. Тем не менее, он полагал, что авторитет Христа настолько высок в народе, что всякий открытый конфликт, если он достигнет своего апогея именно во время иудейского праздника, при большом стечении людей, разрешится в пользу Учителя.

 

С другой стороны, Иуда с неудовольствием отмечал, что Учитель вовсе не собирается воспользоваться столь благоприятным для Него моментом. Кроме того, Иуде становится известным, что синедрион собирается расправиться со Христом как раз после праздника, осознавая всю опасность народного волнения. Если все произойдет по этому плану, то очень вероятно, что Христа, да и его учеников, ждет не царство, а мучительная смерть. И вот Иуда решается повернуть ход событий в соответствии со своим замыслом и вопреки планам Синедриона^[4]. Таким образом, Иуда, желая спровоцировать синедрион на скорейшие решительные действия, а народ – на восстание, предполагал, что в этом случае Христу не избежать того, что его «возьмут и сделают царем» (Ин. 6, 15), а Иуда, оказавший Учителю такую важную услугу, сделается важным лицом в Его царстве.

 

Это предположение, по мнению святителя Иннокентия, отчасти объясняет позднейшее раскаянье Иуды, ибо стратегия его не только не принесла успеха, но погубила «Кровь невинную» (Мф. 27, 4). Толкование это объясняет то, почему «предатель мог удовольствоваться столь малой наградой» и почему Иуда бесстрашно вызвался сам предводительствовать стражей, взявшей Иисуса, дружески приветствовал Его и даже поцеловал. Наконец, в этом ключе оно делает понятными слова Христа: «То, что делаешь, делай скорее» (Ин. 13, 27), которые могли быть восприняты Искариотом как одобрение и даже благословение к действию.

 

Однако, сколь бы вероятной ни казалась кому-то подобная версия предательства, ни один из евангелистов ни прямо, ни косвенно не подтверждает ее, хотя, казалось бы, тот факт, что Господь был предан одним из ближайших Своих учеников, мог бы, в какой-то мере, свидетельствовать против такого Учителя, компрометировать Его, и потому попытка апостолов несколько смягчить преступление собрата была бы вполне объяснительной . И тем не менее, по свидетельству святителя Иоанна Златоуста, «евангелисты никогда ничего не скрывают, даже и того, что казалось предосудительным» или «унизительным, потому что и это… унизительное, показывает человеколюбие Владыки».

 

Это же подчеркивает и Ориген: «Если бы они (апостолы. – О.Н.)… записали ложь, то тогда не могли бы они записать того, как отрекся Петр или как пришли в смущение ученики Иисуса… Не естественно ли было замолчать об этом людям, которые имели намерение научить приходящих к Евангелию с презрением относиться к смерти из-за приверженности к христианству. Но они знали, что сила учения должна одержать победу над людьми, поэтому они и рассказали об этих событиях, в том убеждении… что они не принесут вреда… и не подадут повода к отрицанию»^[5].

 

И наконец, напрочь опровергает версию о неких благородных чаяниях Иуды его же собственное признание: «Согрешил я, предав Кровь невинную» (Мф. 27, 4). И – ни слова о былом «благородстве» замысла – ценой предательства способствовать торжеству воцарившегося на земле Учителя.

 

Что касается евангелистов, то, действительно, они не скрывают и не сглаживают человеческой греховной немощи ближайших последователей Христа. Следуя за Христом и слушая Его слова, они «смущаются и пугаются» (Лк. 24, 37, 38; Ин. 14, 1, 27), «негодуют» (Мк. 14, 4; Мф. 26, 8), «ропщут» (Мк. 14, 4; Лк. 19, 7; Ин. 6, 61). Ими так или иначе владеет мысль о том, какое место каждый займет при Царе Израиля, и эти честолюбивые помыслы становятся столь явными, что Господь на Тайной вечере, за несколько часов до Своих страданий, вразумляет и предостерегает их. Как последний прислужник, Он моет им ноги, тем самым открывая перед ними новые принципы и новую иерархичность Своего царства. И даже в Гефсиманском саду, когда Христос «начал скорбеть и тосковать» (Мф. 26, 37) и попросил их: «Побудьте здесь и бодрствуйте со Мной… бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение» (Мф. 26, 38, 41), они засыпают – «спали и почивали» (Мф. 26, 45). И даже, когда пришли стражи арестовывать Учителя, они, «оставив Его, бежали» (Мф. 26, 56).

 

Итак, сами апостолы не скрывают своих немощей, в каждом из них проступает греховная человеческая природа, очевидно, что всех и каждого из них сатана «сеял, как пшеницу»… Любой «один из двенадцати», поддайся он навету вражьему и избери путь противления Христу, мог бы стать именно тем «сыном погибели» (Ин. 17, 12), о котором пророчествовала Псалтирь (Пс. 108, 17) и который, в конце концов, предал бы Христа (Ин. 13, 21). «Все вы соблазнитесь о Мне в эту Ночь» (Мф. 26, 31; Мк. 14, 27).

 

Пророк Давид возвещает в псалме о грядущем предательстве: «Боже хвалы моея не премолчи, яко уста грешнича и уста льстиваго на мя отверзошася» (Пс. 108, 1–2). И далее он предрекает, что предатель сам исключает себя из числа апостолов: «И епископство его да приимет ин» (Пс. 108, 8).

 

Ориген допускает мысль, что «Иисуса мог предать из его учеников кто-нибудь другой, который был еще хуже Иуды… и все учение, услышанное от Иисуса, исторгнул из себя совершенно». Мог бы, если бы к этому склонилась его свободная воля: Иуда пошел к первосвященникам по своему собственному произволению, «не быв призван первосвященниками, не быв принужден необходимостью или силою, но сам по себе и от себя он произвел коварство и предпринял такое намерение, не имея никого сообщником этого нечестия» (Иоанн Златоуст; он же называет такую волю «растленной»).

Напротив, как раз в то же самое время, когда Иуда предает Учителя, остальные апостолы пытаются услужить Господу: «Где велишь нам приготовить Тебе пасху?» (Мф. 26, 17). И наоборот, Иуда отправляется к первосвященникам «тогда» (Мф. 26, 14), когда блудница возлила на Господа драгоценное миро. «В то время, когда чужая стала своей, свой стал чужим и удалился к тем, которые не звали его»^[6].

---