Свет Евангелия. Николай Головкин

Портрет Б.К. Зайцева работы Н.П. Ульянова

Получив признание и известность еще в дореволюционной России, вынужденный покинуть Родину, Борис Константинович Зайцев на протяжении полувека жил и творил во Франции. Писатель остался равнодушным к модным литературным течениям своего времени, был верен традициям русской реалистической литературы.

Проза Зайцева отличается теплотой и лиризмом. Ее наполняют тихий свет добра, простые нравственные начала, особенное чувство сопричастности всему сущему.

«Он человек очень тонко деликатный и духовный, – писал Иван Бунин. – …Я ценю в Зайцеве то, что он выбрал свой путь и идет по нему... Идет по своему пути, который подымается выше повседневности».

Зайцев называл русскую литературу, в которой оставил свой неповторимый след, «христианнейшей из всех литератур мира».

И сам Борис Константинович вошел в русскую литературу как православный писатель. Его постоянные темы – миссия России в мире, ее скорбь и слава, таинственные пути Промысла. Историческое бытие народа и человека художник-христианин рассматривает в контексте Вечности.

* * *

Борис Константинович Зайцев родился 29 января (10 февраля) 1881 года в Орле, в дворянской семье. Отец Константин Николаевич был горным инженером. Детство Бориса прошло в родительском имении – селе Усты Жиздринского уезда Калужской губернии.

До 11 лет Борис находился на домашнем обучении, затем поступил в гимназию. В 1898 году окончил Калужское реальное училище. Учился в Императорском техническом училище в Москве, Горном институте в Петербурге, на юридическом факультете Московского университета. Но ни инженером, о чем мечтал его отец, ни юристом не стал и с семнадцати лет всецело предался литературной деятельности.

Первый рассказ Зайцева «В дороге» был напечатан в 1901 году в газете «Курьер» благодаря Леониду Андрееву, который возглавлял в редакции литературный отдел. Зайцев познакомился с Андреевым в конце 1890-х годов и чувство глубочайшей признательности к нему пронес через всю жизнь.

В начале 1900-х годов Зайцев знакомится со многими выдающимися русскими литераторами: в Ялте – с Антоном Чеховым, в московском литературном кружке, куда его вводит Андреев, с Николаем Телешовым, Максимом Горьким, Викентием Вересаевым, Иваном Буниным и другими.

В имении Притыкино. Слева направо: Татьяна Константиновна Зайцева-Буйневич, ее муж Мечислав Альбинович Буйневич, Алексей Смирнов, Юрий Буйневич, Надежда Константиновна Зайцева-Донзель, мать Б. К. Зайцева Татьяна Васильевна

В годы Первой мировой войны Зайцев окончил Александровское военное училище и сразу после Февральской революции был произведен в офицеры, однако не попал на фронт из-за болезни и с августа 1917 по 1921 год жил в своем калужском поместье Притыкино.

 * * *

Зайцев вырос в безрелигиозной семье, о чем он сам пишет в воспоминаниях в эмиграции. На духовное развитие писателя немалое влияние оказали произведения Владимира Соловьева, который, по словам Бориса Константиновича, «пробивал пантеистическое одеяние юности и давал толчок к вере»:

«Время было переломное. Интеллигенция призывалась входить в церковь. Она и вошла» [1].

Православное мировоззрение Зайцева отразилось в рассказах 1918–1921 годов («Душа», «Белый свет», «Уединение»), в которых он писал о революции как о закономерном возмездии за «распущенность, беззаботность... и маловерие».

Б. К. Зайцев и В.А. Зайцева с дочерью Наташей

Рассказ Зайцева «Улица св. Николая» (1921) вошел в одноименный сборник (1923). Писатель изображает в рассказе старинную московскую улицу Арбат, которая соединяет собою три храма «самого русского святого» Николая Чудотворца: Николу Плотника, Николу на Песках и Николу Явленного. Это образная хроника истории России начала ХХ века. Арбат помнит светлый быт России начала 1910-х годов. Арбат – очевидец первой русской революции. Арбат – свидетель потрясений октябрьского переворота и гражданской войны. В круговороте событий писатель привлекает внимание читателей к неизменному и умиротворяющему образу извозчика Миколы, напоминающего самого святителя Николая. Проезжая по Арбату – с еще не снятыми с церквей и звонящими колоколами, он крестится на три Никольских храма, которые были снесены в начале 30-х годов.

Б.К. Зайцев, его приемный сын Алексей Смирнов и В.А. Зайцева в Притыкино

* * *

8 июня 1922 года вместе с супругой Верой Алексеевной и десятилетней дочерью Наталией Зайцев уехал в Берлин.

«Меня выпустили за границу для лечения, после сыпного тифа, – вспоминал писатель. – Уехал, собственно, не из-за болезни, а потому, что в России писать и печататься стало для меня невозможно. …За тридцать лет ни разу я не пожалел, что выехал» [2].

И еще воспоминания:

«Да, я не думал, что это навсегда. А дочь моя, десятилетняя Наташа, когда поезд переходил границу, задумчиво бросила на русскую почву цветочек – прощальный. “Папа, мы никогда не вернемся в Россию”. А мы с женой думали – временное отсутствие».

9 сентября 1923 года Зайцев выехал с семьей в Италию, 30 декабря того же года перебрался в Париж, где прожил затем почти полвека. В Париже, который стал центром русской эмиграции, он поддерживает отношения с Иваном Буниным, Иваном Шмелевым, Михаилом Осоргиным и другими писателями.

В Париже Борис Константинович познакомился с архимандритом Киприаном (Керном), известным православным богословом и патрологом, – он станет духовником семьи Зайцевых.

Архимандрит Киприан отмечал, что в прозе Бориса Константиновича «какое-то подсознательное неуловимое ощущение божественной иконы мира, его неомраченных светлых истоков».

* * *

«Духовный путь Бориса Зайцева, – считает доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Пушкинского Дома, исследователь творчества писателя Алексей Любомудров, – отмечен характерной особенностью: его детство, юность прошли вблизи величайших святынь русского православия, но он оставался вполне равнодушен к ним. Зайцев несколько лет жил неподалеку от Оптиной Пустыни, но ни разу не побывал в ней; часто проезжал в имение отца через Саровский лес, но Саровская обитель не вызывала у него никакого интереса. И только в эмиграции, навсегда лишенный возможности поклониться этим святым местам, Зайцев постигает их великое духоносное значение и в своих очерках совершает мысленные паломничества в них. Небольшой очерк-эссе “Оптина Пустынь” (1929) проникнут любовью и благоговением к великим оптинским старцам. Зайцев размышляет о том, как могло бы протекать его путешествие в Оптину в конце прошлого века, представляет в воображении свою встречу со старцем Амвросием – человеком, “от которого ничто в тебе не скрыто”: “Как взглянул бы он на меня? Что сказал бы?..” Что имеем – не храним, потерявши – плачем.

По признанию Зайцева, в эмиграции он открыл для себя прежде незнакомую ему «Россию Святой Руси, которую без страданий революции, может быть, не увидел бы и никогда».

Именно эта тема и заняла главное место в его творчестве. Ей посвящены «житийные портреты»: «Алексей Божий человек» (1925), «Преподобный Сергий Радонежский» (1925), жизнеописания других святых, лирические книги паломнических странствий «Афон» (1928) и «Валаам» (1936).

В очерках и лирико-филосософских эссе Зайцева запечатлены образы современников – монахов-подвижников, оптинских старцев, странников и блаженных, выдающихся деятелей Русской Церкви, мучеников, героев, явивших примеры стояния в вере, совершивших жертвенный подвиг во имя Христово, и просто русских православных людей, волею судьбы оторванных от России, но не утративших духовных связей с нею.

Религиозным духом проникнуты и романы, повести и рассказы Зайцева («Золотой узор» (1926), «Путешествие Глеба» (1937–1953), «Воспоминания» (1939 и 1965) и многие другие).

В этих и других его произведениях сказалось влияние религиозно-философской мысли Николая Бердяева, с которым писатель поддерживал близкие отношения.

* * *

В мае 1927 года Зайцев посетил Святую Гору Афон, где, по его словам, провел «семнадцать незабываемых дней… живя в монастырях, странствуя по полуострову…»

Зайцев показал своеобразный, притягательный и многогранный внутренний мир Святой Горы.

«...Афон предстает в своем вековом и благосклонном величии, – писал Зайцев. – Тысячелетнее монашеское царство! Напрасно думают, что оно сурово, даже грозно. Афон – сила, и сила охранительная, смысл его есть “пребывание”, а не движение. Афон созерцает, а не кипит и рвется, – это верно. Но он полон христианского благоухания, то есть милости, а не закона, любви, а не угрозы. Афон не мрачен, он светел, ибо олюблен, одухотворен».

В русском монастыре святого Пантелеимона Зайцев размышляет о надвременном смысле «облика Целителя и Утешителя отрока, укрепленного в Восточной Церкви»: «Не потому ли он так привился у русских, что России более, чем какой-либо стране, при ее великих, но подчас слепых силах и страстях, ее великой иногда тьме и “карамазовщине”, более чем кому-либо нужна целительная ложечка св. Пантелеймона?»

Писатель, который на протяжении всей жизни вновь и вновь возвращался к волновавшей его теме афонских обителей, живо описывает как внешний уклад жизни монахов Святой Горы в то время, так и их духовные подвиги во имя Бога и ближних, которые составляют основу их повседневной жизни.

«Ученого, философского или богословского в моем писании нет, – отмечал Зайцев. – Я был на Афоне православным человеком и русским художником. <...> Я пытаюсь дать ощущение Афона, как я его видел, слышал, вдыхал».

«В своем грешном сердце, – писал Борис Константинович, – уношу частицу света афонского, несу ее благоговейно, и, что бы ни случилось со мной в жизни, мне не забыть этого странствия и поклонения, как, верю, не погаснуть в ветрах мира самой искре».

«Простота и доброта, а не сумрачное отчуждение – вот стиль афонский, – считал Зайцев, – и недаром тысячи паломников перебывали в этих приветливых местах».

Борис Константинович отправлял из Греции и с Афона очерки о своих впечатлениях. Они публиковались на страницах русских парижских газет «Последние новости» и «Возрождение». Параллельно вел записную книжку, заносил в нее новые впечатления. Большой интерес представляют и письма Зайцева, в частности, родным в Париж. Они содержат дополнительные сведения о его паломничестве и о быте насельников Святой Горы [3].

Книга путевых очерков Зайцева «Афон» (1928), которую потом неоднократно переиздавали, была встречена в русском зарубежье с большим интересом.

«В книге Зайцева, своеобразном “дневнике путешественника”, – отмечает Алексей Любомудров, – есть одно чрезвычайно важное место, где открывается смысл происходящего с Россией. В беседе со старцем-отшельником, к которому добирался трудно и долго, Зайцев получил подтверждение своим раздумьям о промыслительном значении русской катастрофы. Старец говорит, что Россия страдает за грехи, а в ответ на недоумение собеседников, почему не наказана также Европа, давно отвернувшаяся от Бога, поясняет: “Потому что возлюбил (Господь Россию. – А.Л.) больше. И больше послал несчастий. Чтобы дать нам скорее опомниться. И покаяться. Кого возлюблю, с того и взыщу, и тому особенный дам путь, ни на чей не похожий”». Эта беседа со старцем, живущим на вершине горы,, по словам Алексея Любомудрова, – одна из главных духовных вершин книги.

Однако в книгу Зайцева вошли не все его очерки и дневниковые записи. Уже в наше время Алексей Любомудров по разным периодическим изданиям и архивам собрал уникальные материалы, связанные с давней поездкой Зайцева. Ученый составил и выпустил фундаментальную книгу афонского наследия Зайцева «Афины и Афон. Очерки, письма, афонский дневник» [4].

* * *

С 30 июля по 9 августа 1935 года писатель с супругой побывали в паломничестве в Спасо-Преображенском Валаамском монастыре, который находился тогда на территории Финляндии.

Зайцев познакомился с братией, посещал как храм старостильников, так и прочие церкви, скиты, работал в монастырской библиотеке. Спустя годы переписывался с некоторыми насельниками Валаамского монастыря.

В письме к Вере Николаевне Буниной-Муромцевой Вера Алексеевна Зайцева писала про «встречу» с Родиной:

«Против нас Кронштадт. Были два раза у границы. Солдат нам закричал: “Весело вам?”. Мы ответили: “Очень!” Он нам нос показал, а я перекрестилась несколько раз. Очень все странно и тяжко, что так близко Россия, а попасть нельзя».

Итогом поездки стали серия очерков о пребывании на Валааме, опубликованных в «Возрождении» (1935–1936).

В Эстонии при содействии педагога и автора книг о Валааме М.И. Янсона и Н.Г. Кауше вышла книга «Валаам» (1936), составленная из опубликованных очерков, отредактированных с учетом предполагавшегося нелегального распространения книги в Советской России.

Зайцев несколько идеализировал бытовую сторону жизни монастыря, предпочел не касаться вопроса о разделении братии из-за отношения к введению григорианского календаря.

«Летом 1935 года, – отмечает Алексей Любомудров, – Зайцевы совершили поездку на Карельский перешеек, где гостили на вилле Н.Г. Кауше (дальней родственницы В.А. Зайцевой) в Келломяки (нынешнее Комарово). Пребывание там, как и поездка оттуда на Валаам, оставили глубокий след в душе художника. Книга “Валаам” (1936), написанная по впечатлениям от этой поездки, представляет собой глубоко лирическое, исполненное поэзии описание валаамского архипелага. Как и в “Афоне”, Зайцева привлекает “внутренняя, духовная и поэтическая сторона Валаама”. Автор не говорит о ней прямо – она открывается как отклик в душе читателя на те настроения, пейзажи, портреты, которые рисует художник».

Книга Зайцева «Валаам» побудила Шмелева переписать свою раннюю работу «На скалах Валаама» (1895) и выпустить книгу «Старый Валаам» (1938), изменив оценки и суждения, относящиеся ко времени знакомства с обителью.

Паломничества на Афон и Валаам стали важными этапами на пути самого Бориса Константиновича к Церкви, чему способствовало (как у многих эмигрантов!) ностальгическое чувство об утраченной Родине.

Ее они вновь обрели в «островках старого русского міра» – в русских зарубежных храмах, построенных еще до революции.

«Неслучайным считаю, – отмечал Зайцев, – что отсюда (из Европы) довелось совершить два дальних странствия – на Афон и на Валаам, на юге и на севере ощутить вновь Родину и сказать о ней...»

* * *

Зайцев написал и опубликовал в эмиграции 30 книг и более 800 текстов в периодических изданиях на русском языке.

«За ничтожным исключением все написанное мною выросло из России, лишь Россией и дышит», – отмечал в 1943 году Борис Константинович.

Многие произведения Зайцева объединяет осмысление крестного пути России ХХ столетия в свете Православия. В них – пронзительная любовь к Родине, сострадание ее великим скорбям.

Опираясь на опыт пережитого, Зайцев с православных позиций осмысляет в своем творчестве события Первой и Второй мировых войн, русскую революцию.

«Если смотреть на Россию взором здравого смысла, одного здравого, есть от чего содрогнуться. Но за здравым есть и нездравый. В Промысел просто надо верить, как поверил в конце Иов. А это значит – всегда свое сохраняя и ничего не уступая, принять Крест как предложенный для неизвестных нам, необозримых, но и высших целей», – с таким заветом обращается писатель к соотечественникам.

Среди книг Зайцева следует отметить и художественные биографии писателей: «Жизнь Тургенева» (1932), «Жуковский» (1951), «Чехов» (1954), очерки и мемуары о деятелях русской культуры Андрее Белом, Александре Блоке, Константине Бальмонте, Вячеславе Иванове, Иване Шмелеве, Марине Цветаевой и многих других. Зайцев, как считают исследователи его творчества, является создателем жанра романизованной биографии.

«В последние годы жизни Б.К. Зайцев чаще, чем прежде, обращается и мыслью своей, и сердцем к Родине. (…) С годами налаживается его переписка с писателями из СССР. Пишут ему и о прочитанных книгах, неведомыми путями, все-таки попавшими на Родину. Много писем за “железный занавес” отправляет и он. Среди адресатов – Ахматова, Пастернак» [5].

А в Париже Борис Константинович встречался с советскими писателями, приезжавшими во Францию: Константином Паустовским, Владимиром Солоухиным, Юрием Казаковым и другими.

Книги Зайцева, переведенные на английский, немецкий, французский, испанский, итальянский, фламандский, венгерский, сербохорватский, болгарский, чешский и японский языки, были изданы в разных странах мира и вызвали интерес зарубежных читателей.

* * *

По словам Алексея Любомудрова, «Борис Зайцев – один из немногих писателей, которых отличает цельное православное мировоззрение. Оно пронизывает все его творчество и гармонично отражается в его художественном мире. Переживший революции и войны, лишенный родины, Борис Зайцев всегда оставался художником, принимавшим и любившим Жизнь, твердо верившим в Промысл. Он часто говорил о загадочности, непостижимости небесных путей, но не сомневался, что в любых испытаниях Господь не оставляет Своих чад и ведет их ко спасению. Зайцеву, тонко чувствующему гармонию мира, музыку небесных сфер, откликающемуся душой на свет звезды, довелось, вместе с миллионами русских людей XX века, пройти через тяжкие испытания, горькие скорби. И не только страдать самому, но видеть горе близких людей – а таких было немало на его 90-летнем жизненном пути».

Верным чадом Церкви Зайцев оставался до конца дней. Скончался Борис Константинович 28 января 1972 года. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

«…страдания и потрясения, вызванные революцией, не во мне одном вызвали религиозный подъем, – отмечал писатель. – Удивительного в этом нет. Хаосу, крови и безобразию противостоит гармония и свет Евангелия, Церкви. (Само богослужение есть величайший лад, строй, облик космоса.) Как же человеку не тянуться к свету?..»

_________________________________________________________________________________

[1] 3айцев Б.К. Соловьев нашей юности // Русская мысль. 1953. № 532.
[2] К советским писателям // Русская мысль. 1953. № 578. С. 2
[3] Борис Зайцев. Письма родным с Афона. // Вестник Русского Христианского движения. 1992. № 164. С. 188–216.
[4] Борис Зайцев. Афины и Афон. Очерки, письма, афонский дневник. – СПб.: Росток, 2011.
[5] Цит. по: Горелов А.Н. «Точка земной красоты». М., 2015.

Источник: Синодальный отдел по монастырям и монашеству РПЦ