Слово святителя Григория Богослова на гневливость

Сержусь на домашнего беса на гневливость, и только этот гнев справедлив. Положил уже я словом преграды клятве, и, зная, что из многих корней, от которых прозябает это зло, самый дикий и черный есть гнев, при помощи Божией постараюсь истребить и его, подрезав, сколько можно, острием слова. Но прежде всего прошу не гневаться на слово, ибо эта болезнь настолько неудержима, что часто одна тень ожесточает нас против самых искренних наших советников.

А мне, когда берусь говорить о таком сильном зле, надобно будет употребить не мягкие слова. Когда пожар клокочет, клубясь ярым пламенем, перекидывается с места на место, после многократных приражений зажигает и, что ни встречает на пути, все с жадностью пожирает, тогда надо угашать его силой. Так, может быть, и я, при помощи Божией, одолею этот недуг или, по крайней мере, сделаю его менее жестоким. А для меня немаловажно и малое ослабление великого зла, как немаловажно это и для всякого обремененного тяжкой болезнью.

Известно, что ум — во всем властелин. Его и Господь дал нам поборником против страстей. Как в стенах находят убежище спасающиеся от битвы, так рассудок спасает нас в раздражении.

Как скоро покажется только дым того, что разжигает твои мысли, то, прежде чем возгорится огонь и раздуется пламень, едва почувствуешь в себе движение духа, привергнись немедленно к Богу и, помыслив, что Он — твой Покровитель и Свидетель твоих движений, стыдом и страхом сдерживай стремительность недуга, пока болезнь внимает еще увещаниям. Воззови тотчас словами учеников: Наставник, меня окружает страшное волнение, отряси сон! (Лк. 8, 23, 24). И ты отразишь от себя раздражительность, пока владеешь еще рассудком и мыслями, ибо их прежде всего подавит в тебе эта болезнь, пока она, как не терпящий узды конь, не перегрызла удил и не помчалась, гневливостью омрачив путеводные очи. Такой, разгорячая сам себя, не остановится, пока не низринет всадника с высоты рассудка.

Теперь рассмотри, в какой стыд приводит гнев жестоко им поражаемого. Болезни другого рода тайны: или вовсе не обнаруживаются, или обнаруживаются мало, и болезнь остается скрытой внутри. Но гневливость — явное и совершенно обнаженное зло, которое против воли само себя показывает. Перед рассерженными надлежало бы ставить зеркало, чтобы, смотря в него и смиряясь мыслью пред безмолвным обвинителем их страсти, сколько-нибудь сокращали чрез это свою наглость. Или пусть будет для тебя этим зеркалом сам оскорбитель твой. В нем, если достанет охоты посмотреть, увидишь ты сам себя, ибо у страждущих одной болезнью и припадки одинаковы. Оскорбления, толчки, неблагоприличия, лживые клятвы, щедрые излияния языка, клокочущего подобно морю, когда оно покрывает пеной утесы. Одно называет худым, другого желает, иным обременяется, и все это тотчас забывает. Негодует на присутствующих, если они спокойны, требует, чтобы все с ним было в волнении. Просит себе громов, бросает молнии, недоволен самим небом за то, что оно неподвижно. Одно злое дело приводит уже в исполнение, другим насыщает свои мысли, мысленно убивает, преследует, предает сожжению.

Гнев все обращает себе в оружие. Какой огонь или какой град остановит дерзость? Если пращи слов истощились, то приводятся в действие руки, начинается рукопашный бой, драки, насилие. Одерживает верх над противником тот, кто наиболее несчастен и препобежден, потому что держать верх в худом называю поражением. Не бес ли это? Даже и больше беса, если исключить падение, но случалось видеть и падения возмущенных гневом, когда они увлекаются порывом духа. Не явное ли это отчуждение от Бога? Да и что же иное? Потому что Бог кроток и снисходителен, нехорошо предавать поруганию Божий образ, а на место его ставить кумир!

Не так страшно для нас расстройство ума, не так страшны телесные болезни. Эти недуги, хотя жестоки, но делают нас несчастными не по собственному нашему изволению; они более достойны сожаления, чем проклятья. Из зол явное зло менее опасно, вреднее же то, которого не признают злом. Но скажи: какое другое зло хуже преступившей меру гневливости? И есть ли от этого какое врачевство?

В иных болезнях прекрасное врачевство — мысль о Боге. А гневливость, если однажды преступила меру, прежде всего заграждает двери Богу. Само воспоминание о Боге увеличивает зло, потому что разгневанный готов оскорбить и Бога. Видел я иногда: и камни, и прах, и укоризненное слово (какое ужасное умоисступление!) были бросаемы в Того, Которого нигде, никто и никак не может уловить; законы отлагались в сторону; друг не узнан; и враг, и отец, и жена, и сродники — все уравнено стремлением одного потока. А если кто станет напротив, то на себя привлечет гнев, и защитник других сам имеет уже нужду в защитниках.

Такими рассуждениями всего более преодолевай свой гнев, и если ты благоразумен, то не потребуется для тебя большего. Посмотри на жизнь тех, которые и в древние, и в последние времена своими добрыми нравами приобрели дерзновение пред Богом. В чем первоначально или преимущественно упражнялись наиболее угодившие Богу? Моисей с Аароном, хотя Египет, поражаемый многими казнями, не вразумлялся, щадили, однако же, фараонову дерзость, пока оскорбители, не умевшие уважить долготерпения, не были погружены в водах, потому что справедливее было презреть дерзкого, а не кроткого (Исх. 14). Хвалю Самуила! Ему трудно было однажды перенести обиду, когда Саул разодрал у него ризу, однако же, умоляемый о прощении, немедленно простил он вину (1 Цар. 15, 27–31). Припомни о Давиде и о тех песнях, которыми избавлял он Саула от лукавого духа. Когда же нашел царя неблагодарным, спасаясь бегством и скитаясь для сохранения жизни, пощадил он Саула, который предан был в его руки, хотя едва спасся сам (1 Цар. 24, 5; 26, 12).

Дивлюсь и мудрому Петру, когда великодушно и мужественно перенес прекрасное дерзновение Павлове, в таком городе и при таком множестве чтителей и учеников Слова обличаемый в том, что не открыто разделял трапезу с язычниками (Гал. 2, 11–14), хотя Петр думал доставить тем пользу учению, потому что единственным его побуждением были страх Божий и просвещение словом проповеди. Не умолчу и о прекрасной добродетели Стефана, в котором вижу начаток мучеников и жертв. Он был заметан камнями, но и во время побиения (не чудно ли это?) слышан был глас его, изрекавший прощение убийцам, и, как о благодетелях, возносивший о них молитву к Богу (Деян. 7, 60). Не явное ли это уподобление Богу? Не отпечатление ли в себе страданий и учений Того, Кто, будучи Бог и Владыка молний, как агнец безгласный, веден был на заколение, потерпел столько заплеваний и заушений, — и не возопиял, чтобы показать и привести в исполнение Свою власть, не воспрекословил ни в чем, не сокрушил сокрушенного грехом, но, хотя грозит угасить легкий пламень мысли, однако же щадит как милосердый, чтобы кротостью покорить Себе сродное? Столько имеешь высоких примеров в твоем Владыке! Сравни же с Его страданиями то, что терпишь ты.

Столько имеешь у себя врачебных средств от этого недуга, но всех важнее заповедь, которая не позволяет тебе отвечать обидой даже и тому, кто ударил тебя. Ибо ветхозаветным предписано: «не убий» (Исх. 20, 13); но тебе повелено даже и не гневаться (Мф. 5, 22). Кто истребил семя, тот воспрепятствовал прозябнуть ему в колос. Так и не гневаться — значит поставить себя в безопасность от покушения на убийство. Ибо рассуди так: гневливость доводит до слова, слово — до удара, от удара бывают раны, а за ранами следует и убийство, и таким образом гневливость делается матерью жестокого убийства.

Послушай, чего желает кротким Христос, когда перечисляет блаженства и определяет меру будущих надежд (Мф. 5, 5). Дает Он тебе и сообразные с этим законы. Тебя ударили в ланиту? — Для чего же допускаешь, чтобы другая твоя ланита оставалась без приобретения? С тебя сняли хитон? — Отдай и другую одежду, если она есть у тебя, пусть снимут даже и третью: ты не останешься без приобретения, если предоставишь это дело Богу. Нас злословят? — Будем благословлять злых. Мы оплеваны? — Поспешим приобрести почесть у Бога. Мы гонимы? — Но никто не разлучит нас с Богом, Он — единственное неотъемлемое наше сокровище. Проклинает тебя кто-нибудь? — Молись за клянущего. Грозит сделать тебе зло? — И ты угрожай, что будешь терпеть. Приступает к исполнению угроз? — Твой долг — делать добро. Таким образом приобретешь две важные выгоды: сам будешь совершенным хранителем закона, да и оскорбителя твоего кротость твоя обратит к кротости же и из врага сделает учеником, преодолев тем самым, что он взял над тобой верх. Более всего желай, чтобы тебе вовсе не гневаться, потому что это всего безопаснее. А если не так, старайся, чтобы исступление твое прекращалось прежде вечера, и не давай во гневе твоем, заходить солнцу (Еф. 4, 26), как тому, которое отвне твоим очам посылает лучи свои, так и тому, которое сияет внутри мудрых, а такое солнце заходит для тех, у кого ум уязвлен, озаряет же совершенных и добрых и видящим дает большую силу озарять.

Скажешь: Что ж? Не сама ли природа дала нам гнев? — Но она дала также и силу владеть гневом. Кто дал нам слово, зрение, руки и ноги, способные ходить? Все это даровал Бог, но даровал на добро, и не похвалит тебя, если ты употребляешь их во зло. То же надо сказать и о других душевных движениях. Это Божий дары — под руководством и управлением разума. Раздражительность, когда не преступает меры, служит оружием соревнованию. Без сильного желания неудобопостижим Бог. Но знаю и наставника в добре, это — рассудок. Если же все это обращено будет на худшее, то раздражительность произведет оскорбления и злодеяния, пожелание распалит нас к гнусному сластолюбию, а рассудок не только не подавит этого, но еще поможет своими ухищрениями. Так добрые дарования отдаются во власть нашему растлителю! Но нехорошо Божий дар мешать со злом.

А если ты читал что-нибудь о гневе мужей благочестивых, то найдешь, что гнев их всегда был справедлив. И я думаю даже, что это был не гнев, а наказание, справедливо положенное на злых. И это наказание не было для них злом; напротив того, удары были весьма полезны для требовавших многого очищения в жизни, потому что иглистая ветвь сама призывает на себя острие железа.

Так угасишь ты в себе эту болезнь, утоляя ее предложенными тебе рассуждениями, подобно тому, как иные заговаривают аспидов. Но вот вторая забота: как удерживаться, чтобы не воспламенялся в тебе гнев от чужого гнева, как огонь от огня? Ибо равно худо, как самому первоначально предаваться злу, так и прийти в одинаковое расположение с предавшимся худому стремлению.

Во-первых, прибегни немедленно к Богу и проси, чтобы Он нещадно сокрушил разящий тебя град, но пощадил нас, которые не обижали других.

В то же время положи на себя знамение Креста, которого все ужасается и трепещет и ограждением которого пользуюсь я во всяком случае и против всякого. Потом изготовься к борьбе с тем, кто подал причину к этому гневу, а не кто предался ему, чтобы тебе, хорошо вооружившись, удобнее было победить страсть. Ибо неготовый не выдерживает нападения. А кто хорошо приготовился, тот найдет и силы победить. И что значит победить? — Равнодушно перенести над собой победу.

В-третьих, зная, из чего ты произошел и во что обратишься, не думай о себе очень много, чтобы не смущало тебя высокое и не по достоинству составленное о себе мнение. Ибо смиренный равнодушно переносит над собой победу, а слишком надменный ничему не уступает. Ты, как будто совершенный, отказываешься терпеть оскорбления. Смотри, чтобы не понести тебе наказания за самомнение. Где же тебе согласиться потерпеть что-нибудь неприятное на деле, когда не можешь снести благо-. душно и слова?

В-четвертых, знай, добрый мой, что и жизнь наша ничто, и мы все не безгрешные судии о добрых и худых делах, но большей частью и всего чаще носимся туда и сюда и непрестанно блуждаем. Что гнусно для нас, то не гнусно еще для Слова, а что не таково для меня, то, может быть, окажется таким для Слова. Одно, без всякого сомнения, гнусно, это — злонравие. А здешняя слава, земное богатство и благородство — одни детские игрушки. Поэтому, о чем сокрушаюсь, тем, может быть, надлежало бы мне увеселяться, а при чем поднимаю вверх брови, от того — более смиряться, нежели сколько теперь превозношусь, надмеваясь неблагоразумно.

В-пятых, будем иметь больше рассудительности. Если нет ни малой правды в том, что говорит воспламененный и ослепленный гневом, то слова его нимало нас не касаются. А если он говорит правду, то значит, что сам я нанес себе какую-нибудь обиду. За что же жалуюсь на того, кто объявил остававшееся доселе скрытым? Гнев не умеет сохранять верности. Ибо если прибегает он часто и к неправде, то удержит ли в себе тайну?

После этого уцеломудришь себя в гневе, рассуждая так: если эта вспышка не есть зло, то несправедливо и обвинять ее. А если зло, что и действительно так, в чем и сам ты сознаешься, то не стыдно ли терпеть в себе то, что осуждаешь в других, когда терпишь от них сам, и не вразумляться примером своего врага? Но ты делал ему добро? — Тем паче его осудят. Но он обидел тебя? — Ты не делай ему зла. Но его надо остановить? — Что, если придет в еще большее неистовство? Он первый начал? — Пусть вразумленный и словом, и благонравием твоим как можно скорее сокрушит свою ярость, как волна, рассыпающаяся на суше, или как буря, не встречающая никакого сопротивления. Это обидно! — Точно, обидно, если и ты падешь с ним вместе. Ужели и на укоризны больных станем отвечать укоризнами? Не равнодушно ли переносишь ты исступление беснующихся, которые невольно изрыгают злословие? Почему же не перенести этого от безумного и пришедшего в сильную ярость?

Заключением моих тебе советов пусть будет следующее. Какое существо по преимуществу кротко? — Бог. А у кого природа самая раздражительная? — У человекоубийцы, который (да будет тебе известно!), сверх других наименований, выражающих его лукавство, называется и гневом. Какую же часть намерен ты избрать? А избрать ту и другую невозможно. Рассуди и то, кто будет осмеян и кто похвален. Ибо и это немаловажно для рассудительного. Что еще сказать? Заклинаю тебя, гнев, — друг пороков, неприязненный мой защитник и покровитель, надмевающий меня и предающий во врата адовы, покорись ныне Богу и слову. Покорись, гневливость, — это воскипение, эта полнота человекоубийцы, это очевидное безобразие лица, это обуревание мыслей, это упоение, понуждающее низринуться в тартар, этот легион бесов, это многосложное зло, расторгающее узы и путы на ногах, покорись, ибо Христос, Которого не вмещает вселенная и Который Своим кормилом непогрешительно движет целую вселенную, уделяя жизнь и человекам, и Ангелам, а призывающим Его усердно дарует разрешение и от лукавых духов, и от страстей, Христос хочет, чтобы ты немедленно бежала отсюда и, войдя в свиней, скрылась в бездну! Готово принять тебя это стадо, низвергающееся в глубину. Но не касайся нас, о которых имеет попечение сам Бог!

Вот слово моего безмолвия! А вы, разрешившие слово, если изречете что-нибудь достойное вещания, вещайте и мне. А если слово ваше достойно молчания, то не произносите и для меня. Тогда и слух свяжу для слова, как связал слово. Аминь.

(Печатается в сокращении по изданию: «Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского». М., 1847, с. 154–173.)

Тропарь святителю Григорию Богослову, глас 1

Пастырская свирель Богословия твоего риторов победи трубы: якоже бо глубины духа изыскавшу, и доброты вещания приложишася тебе. Но моли Христа Бога, отче Григорие, спастися душам нашым.

Кондак, глас 3

Богословным языком твоим сплетения риторская разрушивый, славне, православия одеждею свыше истканною Церковь украсил еси: юже и носящи, с нами зовет твоими чады: радуйся, отче, Богословия уме крайнейший.

http://www.orthlib.ru/JMP/77_11/19.html