Обитель строгого режима. Батя и его уголовная братия. Елена Светлова

Закончилась служба, догорели свечи, но большинство прихожан не спешат за ворота. У этих людей нет дома. Маковки храма Святителя Николая в Троекурове — как маяк для заблудших душ. Паства протоиерея Александра Немченко специфическая: у большинства обитателей созданного им реабилитационного центра — тюремная биография. Да и сам батюшка, которого здесь называют просто батей, не похож на божий одуванчик. Отец Александр — мастер спорта по вольной борьбе.

У него стремительная походка, зычный командирский голос и накачанная фигура, которую не скрывает даже ряса. Бывшие уголовники знают: у батюшки рука тяжелая.

— Тренируюсь каждый день, — улыбается священник. — Это необходимо для укрепления духа и тела, чтобы уметь себя защитить. Контингент здесь разный, могут и нож воткнуть в спину. Всякое случалось. В 1992 году, когда я сюда пришел, тяжелое время стояло. Люди освобождались, каждый выживал как мог. Все хотели быть лидерами, многим не нравилось, что священник имеет влияние на бывших уголовников.

Но главные разборки были связаны, конечно, с землей. К храму прилегает огромный участок — лакомый кусочек на западе Москвы. Раньше на этой церковной земле были болота, огороды, помойка, а сейчас благоустроенная территория с роскошным прудом, в котором развели карпов, щук, карасей, окуньков. Газоны, мощенные плитами дорожки. Даже футбольное поле. Есть и небольшое хозяйство. В хлеву похрюкивает “свинка” — здоровенная хавронья, которую батюшка думает подарить президенту Медведеву: “Хочу показать, каких свиней можно выращивать в России! Кстати, два года назад, еще до своего президентства, Дмитрий Анатольевич к нам заезжал, а некоторое время назад дал указание на организацию 200 государственных реабилитационных центров!”

На райский уголок в Троекурове покушались не раз. В отца Александра дважды стреляли прямо в храме, пули застряли в алтаре. Восемь лет назад на него напали молодчики.

— Меня заказали. Били бейсбольными битами, металлическими, в резину оправленными. Чуть не убили. Перелом скулы, тяжелое сотрясение мозга. Никто не вступился, только пакистанец Саид спросил: “Почему батюшку убиваете?”. Потом я нашел их всех и простил. В позапрошлом году опять были угрозы по поводу земли. Меня предупредили: едет киллер — и я сообщил в прокуратуру.

Отец Александр не робкого десятка. В 2000 году в Чечню летал — освящал храм Архангела Михаила в Грозном. С тогдашним главкомом войск генерал-полковником МВД Иваном Голубевым побывал во многих местах, где шли бои.

— Опасно было, — вспоминает батюшка. — Особенно при освящении храма. Ваххабиты предупреждали, что, если появится православный священник, голову ему отрежут. Многие священники боялись. Меня нашли по просьбе Рушайло, и я ни секунды не колебался. Люди ждали. Человек испытывается не только в беде, но и в ситуации, когда грозит опасность. Я надеялся на заступничество архистратига Михаила — и, как видите, живой, здоровый, красивый.

Он с детства умел постоять за себя. Закваска интернатовская. Четыре года провел в школе для трудновоспитуемых подростков. “Разбойник был, хотя честный и справедливый. Дрался много”.

Когда в 1992 году отец Александр принял храм в Троекурове, церковь была практически уничтожена. Там находился склад, принадлежавший “Мосфильму”. Не было ни маковок, ни креста. Замурованные окна, худая крыша, сквозь которую моросил дождь, изъеденные грибком стены.

— Чувствуете дыхание истории? — спрашивает батюшка, поднимаясь с нами на крыльцо. — Когда-то эти земли принадлежали царю Иоанну Грозному, потом перешли к Борису Годунову. Есть исторические данные, что сюда приезжала молиться Елизавета Петровна, здесь бывала Екатерина Вторая.

Сейчас древний храм, триста лет назад построенный князем Федором Троекуровым, практически отреставрирован. Люди, скатившиеся на самое дно общества, сотворили невозможное. “Саша-кровельщик делал, вот его купол. Саши уже нет, молюсь за него”, — говорит батюшка.

На полу стоят банки с краской, еще не убраны строительные леса. Роспись не завершена.

— Я склонен к тому, чтобы храм расписывали глубоко верующие люди, — говорит священник. — У нас в центре есть талантливые ребята, они заняты реставрацией, но иконописцев среди них нет. Богомаз стремится к тому, чтобы отразить образ Христа, который у него в душе.

Души тех, кого пригрел отец Александр, не всегда светлы, прозрачны и безмятежны. Народ здесь серьезный.

— Почти все — рецидивисты, отсидевшие кто по пятнадцать, кто по двадцать и даже по тридцать лет. Каждый третий за убийство, — рассказывает батюшка, — но не хладнокровное, а совершенное в драке. Те, кто лишил жизни другого человека намеренно, часто испытывают страшные муки. Они признаются, что видят жертву перед глазами. Многие раскаиваются всю жизнь. Был у меня армянин, воевавший в Карабахе. Ему часто представлялось, что он бежит с автоматом. Бежит и падает. Жили здесь и бывшие спецназовцы, которым приходилось ликвидировать смертников. Они выполнили приказ, а потом оказались никому не нужны.

Двери реабилитационного центра открыты для тех, кому некуда идти, кого никто не ждет. Сегодня здесь 47 человек. Сарафанное радио разносит слух о троекуровской обители по тюрьмам и зонам. И к воротам древнего храма стекаются люди со всей страны. Правда, убогих, престарелых, немощных здесь нет. Центр — не богадельня. Здесь все основано на молитве и тяжелом физическом труде. Рабочий день не по КЗОТу — двенадцать часов. Труд, покаяние и молитва — три столпа, на которых основана система отца Александра.

В двухэтажном общежитии койки нарами в два ряда. Тесно, как в пчелином улье. Но тепло и довольно опрятно. Везде иконы. В общине день начинается и заканчивается молитвой.

Внизу — столовая. Повар Марина, которая в реабилитационном центре нашла свое счастье в лице Закира, отсидевшего 20 лет, но, по словам батюшки, сохранившего в себе человека.

На стене крупными буквами тексты “Отче наш” и молитвы после вкушения пищи. На другой стене портрет Ильича в рамке.

“Батюшка, вы коммунист?” — спрашиваю отца Александра. “Я им никогда не был, но я народник. Настоящие коммунисты жили для народа. Я вырос в социалистической системе, которая мне дала образование”.

Его бабушка по папиной линии даже была секретарем райкома партии, зато по маминой линии все — священники. Будущий протоиерей, а тогда просто Александр Немченко отслужил срочную, получил диплом преподавателя. Его путь к Богу был тернистым. В семинарию поступал пять лет подряд. Взяли только на заочное, потому что было негласное указание — лиц с дипломами не принимать.

Этот храм отреставрировали бывшие зэки. Автор фото: Елизавета Азарова.

Он не разделяет людей по религиозным конфессиям. Были в общине и мусульмане, и неверующие, и некрещеные. Но со временем большинство приходит к вере. “Здесь все равны, и не должно быть насилия”, — считает батюшка.

Есть только две категории, которым он отказывает в приюте: это педофилы и гомосексуалисты.

— Ко мне, как к священнику, может подойти каждый. На лице ведь не написано, да и не мое это дело. Среди “голубых” есть талантливые люди, но из соображений безопасности я не могу их взять, потому что наш контингент их мгновенно раскрывает. Появлялись, конечно, залетные, но, слава Богу, меня в этот момент рядом не было.

К батюшке за благословением подходит молодая девушка — Вера. Она живет в реабилитационном центре, работает и учится. Педагоги приезжают прямо в обитель. Учеба молодых послушников — предмет гордости отца Александра. Есть даже студенты.

Одни живут в обители годами, другие выдерживают несколько месяцев. Порядки здесь строгие. В семь утра подъем, в 23 — отбой. Полчаса отводится на завтрак, пятнадцать минут — на обед. И строгий сухой закон. За нарушения режима предусмотрены разные наказания. Кто-то вкалывает до полуночи, кто-то неделю драит общий туалет, кто-то спит без постельного белья на металлической сетке. За драки и интриги могут лишить завтрака, обеда и ужина. Но самое суровое наказание — “выдворение за врата”.

— Выгоняю за пьянку, — объясняет батюшка. — Пусть осознают, что некуда идти. Конечно, если вижу, что человек раскаивается, разрешаю вернуться. Раз прощаю, второй раз, но если он все равно не понимает, указываю путь к воротам и говорю: иди с Богом.

Вторую неделю кукует за воротами бывший воспитанник. Бросает выразительные взгляды, но “батя” непреклонен: “Уходи!”.

— С этим парнем бесполезно. Он создает большие проблемы для всех. Я принял его как сына. У него условный срок. Он вообще должен примерно себя вести. Если я его приму, другие скажут: “Почему ему можно, а мне нельзя? Батюшка добрый, поговорил и простил”. Нельзя церковь превращать в вертеп разбойников! Попробуй мусульманин прийти в мечеть в нетрезвом состоянии, что будет? А почему здесь можно себя так вести?

Денег послушникам не дают. Но голь на выдумки хитра. Например, бывший зэк по кличке Расписной, просидевший 33 года, просил милостыню на паперти у другой церкви. “Тебя же батюшка кормит!” — укоряли люди. “Нет, — уверял, — не кормит”. Расписного выгнали. Теперь в лесу живет.

Мое внимание привлекает человек со следами былой выправки. “Офицер, — представляется он, — майор морской авиации. Летал на стратегических бомбардировщиках. После сокращения из армии жизнь пошла наперекос. С супругой развелся, потерял все документы. Если алкоголь — анестезия для тела, то вера — анестезия для души. Восемь лет восстанавливаю храмы, монастыри. Здесь, у отца Александра, строго, близко к военной системе. Мне это нравится. Контингент, конечно, у нас сложный, но все творения Божьи”.

“Творенья Божьи” из самых разных слоев общества. Здесь нашел приют сирота-погорелец из Брянской области. Не успел оформить дом, теперь без крыши над головой. Выпускник духовного училища дорос здесь до бригадира. У некоторых высшее образование, профессия. Правда, все в прошлом. Отец Александр останавливает женщину с испитым лицом: “Учительница математики, между прочим”. — “Была, пока не спилась”, — слышу тихий ответ. Шестой год живет в общине Игорь, выпускник геофака МГУ, мастер на все руки.

— Они как приоденутся, так профессора! — усмехается отец Александр. — Кого здесь только не было! Известный кинооператор, актеры жили — не будем называть. Кто-то из наших стал бизнесменом. Андрей закончил четыре курса юридического, свое дело имел. Потом подсел на наркотики. Семья все испробовала, чтобы его вытащить. Папа привез сюда. Андрей здесь уже полгода. Не употребляет. И самое главное — у него появилось желание стать священником.

Бомжей, алкоголиков и наркоманов бывший вор-рецидивист Геннадий, который полжизни провел за колючей проволокой, пренебрежительно называет “дети кислотных дождей”. “С нами проще, чем с этими чупа-чупсами. Мы ведь привыкли к лагерной дисциплине. У нас свои законы: никто не имеет права никого обидеть, мы не прощаем крысятничества”, — объясняет мне Геннадий.

Многие раскаиваются всю жизнь. Автор фото: Елизавета Азарова.

В обители он около трех месяцев. Пришел сюда после очередного срока, восьмого по счету. Адресок подсказали в зоне. У него тяжелый взгляд и татуировка на веках. “Я не убийца, — говорит он, — я крадун. И разбой был, и грабеж. Остановиться даже не пытался. Я — преступник, это мой образ жизни, и тюрьма — мой дом родной. Работаю в одиночку: меньше дадут, если поймают”.

Москвич из хорошей семьи с мамой-экономистом, дядей — полковником милиции, занимавшим высокий пост на Петровке, 38, учился в престижном Плехановском. Геннадия отчислили с третьего курса за валютные операции, но не посадили — дядя в погонах не раз вызволял непутевого племянника, а потом сказал: “Помогают той лошади, которая везет”.

К храму в Троекурове Геннадий прибился не случайно. Думает даже о постриге в монахи. Однажды жил в монастыре. “Восемь месяцев продержался, живых святых хотел увидеть. Ушел, когда священник сказал: “Ты заблуждаешься. Монахи — такие же люди. У нас есть монахиня, которая убила собственного ребенка”.

Он искал истину даже у адвентистов седьмого дня, которые его поддержали в тяжелый момент. А потом в жизни вора-рецидивиста произошло событие из разряда чудес.

— В девяносто пятом против меня выдвинули серьезное обвинение, — рассказывает он. — Я совершил преступление и готов был за него ответить по закону, но на меня навесили то, что я не совершал. Мне грозило до 15 лет лишения свободы. Сидел в переполненной камере год, и ни одной весточки с воли: ни письма, ни передачи. Все в жизни рушилось, и в отчаянии я даже хотел наложить на себя руки. И тогда мне приснился сон, будто бы я дома. Вдруг врывается вихрь, разбивает стекла, и в комнате появляется силуэт. “Кто ты?” Силуэт ответил: “Я Серафим Саровский, буду тебе помогать”.

А утром открывается кормушка, и выкликают мою фамилию: передача. Когда ребята разбирали содержимое, выпала иконка Серафима Саровского. Оказалось, мои друзья зашли в церковную лавку и попросили какую-нибудь икону в тюрьму передать. С тех пор не расстаюсь с моим покровителем, — на шее Геннадия рядом с православным крестом потускневший от времени образ святого.

На суде ему дали семь лет вместо пятнадцати. И вообще жизнь перевернулась. Когда он рассказал свою историю одному священнику, тот набросился: “Да кто ты такой, чтобы тебе Серафим Саровский являлся?” — “А ты кто такой?” — не сдержался Геннадий.

Отец Александр чудесную историю не комментирует. Уверовал человек — и слава Богу. Его волнует, что будет с тем же Геннадием завтра. “Вот вы сидели в зонах, пришли сюда, вас кормят, одевают, — проповедует батюшка. — Но сумеете ли противостоять обстоятельствам, чтобы не нарушить закон, когда столкнетесь с реальностью?”

Многие “выпускники” смогли. “Батина” школа дала закалку. Говорят, что на праздничные службы в храм приезжают братки на тяжелых джипах, несут щедрые пожертвования. “Не верьте! — машет руками батюшка. — Легенды! Все зиждется на народе, на простом верующем народе”.

Этот реабилитационный центр считается уникальным. Отец Александр — лауреат международной юридической премии “Фемида”. За опытом к нему приезжали не только из Европы, США и Канады, но даже из ЮАР. На самом деле все просто.

— Я живу с ними 17 лет, все время у них на глазах, — рассказывает батюшка. — Сплю не больше пяти часов в сутки. Иногда месяцами не знаю, что в Москве делается. Как в монастыре. Я ведь жил в монастыре четыре года. Тогда наместником в Свято-Данилове был архимандрит Евлогий, он сейчас архиепископ Владимирский и Суздальский. Я смирялся и ломал себя. Хорошую школу получил. Позаимствовал у Евлогия многое, работоспособность у него фантастическая. Он говорил: “Вы соприкоснулись с настоящим аскетизмом, но придет время, монастырь превратится в приход, где много будет соблазнов”.

У отца Александра есть желание построить семинарию, где будущие священники для армейских частей и мест лишения свободы смогут получить не только духовное, но и юридическое образование для постоянного служения. “Сейчас батюшка приехал, побыл и ушел, а если бы он жил при зоне, многие проблемы были бы услышаны обществом”.

Он мечтал стать военным летчиком. Не получилось. Но батя все равно служит небу, до которого от храма рукой подать — ближе, чем из кабины пилота.

Источник: мк