О значении кафоличности для Церкви. Федор Гайда

Эпизоды истории Западной Церкви V-IX вв.

Ниже речь пойдет о том, как опасно богословствовать в отрыве от Вселенского Православия. Блаженный Аврелий Августин (354-430) канонизирован и почитается Церковью. На Западе он даже считается великим «учителем благодати». Однако и у святых были сочинения, Церковью осужденные. Пример тому – блаженный Феодорит Кирский, некоторые труды которого были анафематствованы на V Вселенском соборе.

Особенности учения блаженного Августина

Начиная с VI века Запад находился под обаянием учения блаженного Августина. Человек чуткий, этот выдающийся христианский мыслитель все же всю свою жизнь искал высшей мудрости – успокоения для своего мятущегося ума. Времена Августина связаны не только с земным утверждением Христовой Церкви, это также эпоха повсеместного распространения манихейства и неоплатонизма. Манихейское учение видело в мире два равнозначных начала – доброе и злое. Неоплатоники противопоставляли ему философию Единого (или Блага). В молодости Августин был манихеем, но примитивность представлений манихеев оттолкнула его. Позднее он стал неоплатоником, наконец, обратился к Христианству, но до конца жизни старался выработать «христианскую философию» на неоплатонической основе.

Сутью неоплатонизма было учение о божественной триаде Единого, Ума и Мировой Души. Триада эта жестко иерархична. Единое – это бытие, источник существования, оно совершенно непознаваемо, но объемлет собою всё. Ум – высшая действительность, смысл мира. Душа – некая не вполне ясная жизнь Ума, посредник между ним и миром. Триада неоплатоников была лишь неким безличным принципом мироздания, но сам неоплатонизм не был только философией. Неоплатоники не были чужды мистики, ритуальной магии и аскезы. Они разделяли стоическое представление о судьбе (предопределении).

Учение блаженного Августина о Пресвятой Троице близко неоплатоническому учению о триаде. Представления Августина были гораздо философичнее и рациональнее учения восточных отцов Церкви. Они никогда не использовали те или иные философские концепции для объяснения догматики, приводя при необходимости достаточно простые, даже бытовые аналогии. Однако, в отличие от неоплатоников, Августин пропускает неоплатоническую схему через психологические аналогии. Это, конечно, не случайно. Августин жаждал подлинного богообщения. В своих «Монологах» он утверждал: «- Я желаю знать Бога и душу. - И ничего более? - Решительно ничего». Бог для Августина – не безликий объект, но всегда «Ты». Душа раскрывается в Боге, но и Сам Бог рассматривается через призму души. Августин сравнивал свойства Лиц Пресвятой Троицы с человеческими свойствами: быть, знать и хотеть. Единство в Троице (то самое «Ты») для Августина – отправная точка; в отличие от восточной традиции, которая, наоборот, всегда учила об Отце, Сыне и Святом Духе, единых по Своей божественной природе. Психологические аналогии в данном случае всегда сомнительны: человек – это одна ипостась, а Бог пребывает в трех Ипостасях. В результате применения психологических аналогий у Августина Лица Пресвятой Троицы мыслятся в первую очередь как отношения между Ними.

Но если для самого Августина бытие и сознание (а именно с ними он сравнивал Отца и Сына) – практически одно и то же, то третье свойство – желание, воля (образ Святого Духа) – для него оставалось загадкой. Учение о Святом Духе у Августина – совершенно невнятно, практически безлично, в чем он сам и признавался: он мыслит Его как Любовь Отца и Сына, исходящую от Них Обоих. Ранее на Западе и на Востоке богословы (например, свт. Кирилл Александрийский) иногда говорили об исхождении Святого Духа «и от Сына» («через Сына»), но всегда указывая, что Причиной исхождения был один Бог-Отец. Августин стал первым, кто начал изводить Духа от Отца и Сына как от общей Причины. Так создавались основания для догмата о Филиокве, принижавшего Третье Лицо Пресвятой Троицы.

У восточных отцов Церкви учение о Святом Духе напрямую связано с учением об обожении человека в Духе Святом. Но у Августина его нет. Человек, «персть земная», тут остается человеком – и не более. Отталкиваясь от такого представления, Августин сформулировал особое учение об искуплении. Оно основано на неточном переводе фразы Апостола Павла: «Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, [потому что] в нем все согрешили» (Рим. 5:12). По смыслу послания причиной смерти назван грех. Однако в латинском переводе (Вульгате) смысл этой фразы такой, что смерть порождена не грехом, а Адамом. В результате все восточные отцы учили о первородном грехе как о наследственной немощи и смертности человеческой природы, а на Западе он воспринимался как коллективная вина человечества за прегрешение Адама. Природа человека не больна, не взыскует преображения, она пребывает в своем обычном ущербном состоянии: человек в принципе не способен на правильный выбор и его спасение зависит не от соработничества с Богом, но только от благодати (искупления). В 529 г. собор в Оранже (II Аравсийский) принял учение Августина о первородном грехе как обязательное для Запада.

Вне обожения распадается единство человеческой личности, затемняется понимание обетованного воскресения плоти. В персоналистическом учении Августина смешиваются сознание и дух, богопознание и спасение. Тело, что вполне соответствует неоплатонизму, отсекается от души. Человек – это лишь его «Я», персона, имеющая бытие, знание и волю. Позднее Фома Аквинский – вершина средневековой схоластики – напишет: «Рersona est relatio» (личность есть отношение). Личность при таком представлении превращалась в маску, индивидуальное «физическое лицо». Именно эта черта позднее стала основной для богословия и мировоззрения Запада. Однако уже в VI в. западные представления о первородном грехе оказались чреваты ересью. Если воля принадлежит персоне (лицу), а не природе, то в таком случае у Христа была лишь одна воля. Именно так считал папа Римский Гонорий (625-638), осужденный VI Вселенским собором как еретик-монофелит.

Испанские новшества

Как уже сказано, формулировка «и от Сына» возникла достаточно рано. Уже в VI в. на Западе появляется так называемый «Афанасьевский» Символ веры (Symbolum Quicumque), где сказано: «Святой Дух есть от Отца и Сына» (Spiritus Sanctus a Patre et Filio). В VII в. он был приписан свт. Афанасию Великому. Подобное утверждение встречается и в послании папы Римского Теодора I (642-649). Папа по происхождению был палестинским греком и учил на основании творений свт. Кирилла Александрийского и западных отцов IV в. (Августина же вовсе не упоминал). Тем не менее, на Востоке эта формулировка вызвала сомнение. С ней связано знаменитое письмо прп. Максима Исповедника из Рима кипрскому пресвитеру Марину (655 г.), который оправдывал папу тем, что в данном случае Филиокве было лишь неточной формулировкой. Как указывал прп. Максим, непримиримый борец с ересью, в Риме считали Бога-Отца единственной Причиной исхождения Святого Духа, то есть придерживались православной веры. «Но то, что они подверглись обвинению, конечно, заставит их об этом позаботиться», - заключал преподобный по поводу двусмысленности латинской формулировки[1].

Однако западная традиция лишь укрепилась – именно благодаря августиновскому влиянию. В частности, в 680 г. Филиокве употреблялось в трудах англосаксонского собора в Гартфилде. Еще в 589 г. III Толедский собор в Испании вставил Филиокве в Никео-Цареградский Символ веры, не считая это каким-то новшеством и лишь, как представлялось участникам собора, более полно выражая православную веру. На этом соборе к Вселенской Церкви были присоединены ариане-вестготы, не почитавшие Христа Богом. Исповедание исхождения Святого Духа от Отца и Сына в данном случае было явным отрицанием арианской ереси. Было ли это прямым следствием влияния Августина, не вполне ясно, но уже богословские рассуждения VI (638 г.) и XI (675 г.) Толедских соборов несут на себе явный отпечаток мысли этого богослова[2]. XI Толедский собор, на который собрались 17 отцов испанской церкви, в частности, учил: «Он [Дух Святой] не исходит от Отца к Сыну, ни от Сына к творениям, чтобы освятить их, но Он является как бы исходящим одновременно и от Одного, и от Другого, поскольку Он признаваем как Любовь и Святость Их Обоих. Итак, мы веруем, что Святой Дух ниспослан от Обоих, как Сын – от Отца»[3].

Во II половине VII в. Испания оказалась в фактической изоляции. Ее связи с Вселенской Церковью и даже с Римом были эпизодическими. Подчинение Риму было сугубо номинальным, а желание самостоятельно богословствовать – непреодолимым. В результате увлечение августиновским богословием при отсутствии какой-либо альтернативы дало свои плоды. В 684 г. XIV Толедский собор хоть и признал постановления VI Вселенского собора 680-681 гг. об осуждении монофелитства, но председательствовавший на нем архиепископ Юлиан Толедский написал в Рим послание, в котором при рассуждении о двух волях Христа употребил выражение «воля порождает волю». Формулировка вызвала протест в Риме, однако Юлиан стоял на своем. Он был весьма образован и обладал практически неограниченной духовной и светской властью в Испании, полностью подчинив своему влиянию слабого короля Эрвига (680-687). В конечном счете, вопрос о подозрениях испанцев в монофелитстве был замят.

Но дело этим не ограничилось. Тот же самый XIV Толедский собор отказался признать решения V Вселенского (II Константинопольского) собора 553 г., осудившего несторианские воззрения Феодора Мопсуестийского и иных[4]. Мопсуестийский епископ, предвосхищая Нестория, учил о различии Бога-Слова и человека Иисуса Христа, в котором Слово лишь пребывало. В отличие от монофелитства, в несторианстве признавалась не только особая человеческая воля Христа, но и отдельная от Бога-Сына личность, что делало Его двухипостасным. Вопреки Халкидонскому собору единая Богочеловеческая ипостась рассекалась. Человечество Христа не было обожено и существовало как бы само по себе, хотя и было усыновлено Богом. V Вселенский Собор долго не признавался в разных частях Запада. В 649 г. на Латеранском соборе Рим даже повторно должен был анафематствовать всех не разделявших учение пяти Вселенских соборов. Однако Испанию это не убедило.

Скорее всего, вплоть до арабского завоевания в начале VIII в. испанские богословы оставались на своей позиции. Возможно, это было связано с неприятием политики императора Юстиниана, при котором и состоялся V Вселенский Собор (вестготское королевство в Испании подверглось в это время удару со стороны византийцев), но в целом именно рационалистическая тенденция испанского богословия и стремление к полной интеллектуальной самостоятельности приводили к печальным последствиям. Испанцы подпадали под обвинение в монофелитстве и несторианстве – ересях, которые противоречили друг другу. Однако все же у них была общая логика, исходившая из представления об особой и частной человеческой природе Христа, принципиально отличающейся от нашей и с ней не единой. Таким образом, мы не соединяемся со Христом в Его Церкви, не становимся Его Телом и не спасаемся[5]. Но чудо Воплощения заключается в том, что Бог принял на себя то же самое немощное тело, что и у нас, но не согрешил, чтобы и нас, соединенных с ним, избавить от грехов. Вне учения об обожении это не очевидно.

Испанская традиция у франков

В 784-785 гг. архиепископ Толедский Элипанд и епископ Урхельский Феликс возродили несторианскую ересь, получившую на Западе именование «адопцианской». В 793 г. собор испанских епископов принимает адопцианство. Противники этого учения бежали на север – под защиту франков. Среди них был епископ Теодульф, за свою образованность и поэтический талант получивший Орлеанскую кафедру. Теодульф Орлеанский стал одним из приближенных к королю Карлу Великому богословов. Во Франкфурте был созван собор франкских епископов во главе с Карлом, который осудил адопциан (в 799 г. это было подтверждено Римом).

Однако и сам Теодульф был наследником испанской богословской традиции. Вторым вопросом на соборе было признание VII Вселенского собора 787 г. о почитании икон. Франки неверно перевели с греческого его деяния, но дело было не в этом. Перед королем стояли в первую очередь политические задачи дискредитации Византии – и тут Теодульф оказался как нельзя кстати. По заказу Карла Теодульф на основе взглядов Августина написал знаменитый кодекс «Libri Carolini» с критикой иконопочитания греков. Византийцы обвинялись в идолопоклонстве. Теодульф не считал, что нечто материальное может быть причастно Божественной благодати. Отсутствие представления об обожении и тут давало себя знать.

Провозглашение империи на Западе в 800 г. было прямым следствием этих событий, поскольку греки считались недостойными императорского статуса. В 806 г. между двумя империями началась война. Состоявшийся в 809 г. собор в столице Карла Ахене продолжил линию на догматическое противопоставление Запада Востоку. Под влиянием Теодульфа собор рассудил, что Святой Дух исходит «не только от Отца, но и от Сына». Таким образом, греки подлежали новому осуждению. Посольство франков отправилось в Рим с целью официального внесения поправки в Никео-Цареградский Символ веры. Папа Лев III, ранее увенчавший Карла императорской короной и политически от него зависимый, тем не менее, на это не пошел. Он лишь согласился с учением франков лично. В результате вопрос был снят с повестки. Позднее, уже после смерти Карла и Теодульфа, в 825 г. состоялся Парижский собор, на котором постановления VII Вселенского собора были признаны.

В 867 г. собор в Константинополе во главе со святителем Фотием объявил Филиокве ересью: «Все мы думаем так. Если кто-либо составит другую формулировку или прибавит к этому Символу слова, которые он, вероятно, выдумал, если он затем представит это как правило веры неверным или новообращенным, как визиготам в Испании, или если он таким образом дерзнет исказить древний и почитаемый Символ словами, или добавлениями, или опущениями, исходящими от него самого, тот да будет низложен, если он клирик, если же мирянин, то отлучен». На состоявшемся в ответ в 868 г. Вормсском соборе решение греков было отвергнуто. Однако самый значимый западный богослов того времени Эриугена заявлял: «Каким бы образом кто-либо не возвестил церковный символ, то есть сказал ли, что Святой Дух исходит только от Отца, или от Отца и Сына, я принимаю [его] без крушения здравой веры на том спасительном основании [salva ratione], по которому мы верим и понимаем, что Один и тот же Дух исходит по ипостаси [substantialiter] от Одной Причины, то есть от Отца. Ведь Отец – Причина рождающегося от Него Сына и исходящего от него Духа». Иными словами, он повторял мысль прп. Максима Исповедника, но были ли с ним согласны остальные? Константинопольский собор 879-880 гг. вновь осудил Филиокве, и его решение было признано Римом (вплоть до XI в.), но не франками.

Рационалистическое богословие, пришедшее из Испании, в IX-X вв. было усвоено франками и стало почвой для создания новой западной догматики, замешанной на непреображенной формальной логике. Не зря выдающийся философ А.Ф. Лосев считал католицизм платонизмом в христианстве[6]. Вместе с этой традицией были приняты происходившие от Августина учения о Филиокве, первородном грехе и предопределении. Учение об обожении, наоборот, отсутствовало. Вместо единения в Духе понадобилось единение в папе.

http://www.pravoslavie.ru/put/55401.htm