О «соли земли», «горчичных зёрнах», «малом квасе» и других рецептах спасения человечества. Александр Потёмкин

Статья преподавателя Новосибирского Свято-Макарьевского православного богословского института Александра Потемкина – еще одна попытка внести в размышления «на злобу дня» элемент богословского комментария.

«Любить не себя в Церкви, а… Бога», или

Что волнует околоцерковную публицистику?

В целом о. Павел Великанов в статье «О сильной и слабой Церкви» точно отметил: батюшку ищем себе «правильного», по вкусу, чтобы приказывал нам то, что нам любо. И архиерея «по вкусу». И Церковь…

У многих наших прихожан (нас) всегда есть объяснение тому, почему они (мы) – «правильные», а те, кто в чем-то с ними (нами) не согласен или не разделяет их (наши) вкусы – «неправильные». «Неправильные приходы» с «неправильными» настоятелями, «неправильная» церковная администрация, «неправильный» патриарх… И в этом мы в итоге ничем не отличаемся от людей, которые, по их словам, «все заповеди и так исполняют (читай – никого пока не убили), а в Церковь ходить незачем, потому что Церковь-то эта уже неправильная».

 Круги «неправильности» могут быть разными, и знаки этой «неправильности» – тоже. Для кого-то таким знаком становится «Мерседес», а для кого-то, напротив, истовое следование аскетическим традициям (как для последователей о. П. Мещеринова с его «свободной любовью во Христе», оказавшейся de facto проповедью элитизма). Может таким знаком правильности/неправильности стать и искусственное деление Церкви на «духоносных»/«администраторов», если из известной статьи Д. Соколова-Митрича извлечь не авторскую боль, а только почву для идентификации собственной «правильности». Но это уже совсем другая проблема: проблема того, что человек в Церкви ищет не Богообщения, а самоидентификации.

А проблема, о которой писал в той самой статье Д. Соколов-Митрич, существует на самом деле.

В поисках «свята места»

О. Павел Великанов в своей, по сути, ответной статье пишет о церковном администрировании как о том, что стоит в ряду «иерофаний»: «Любое администрирование в Церкви и есть прежде всего “иерофания”. Построенный храм, написанная икона, устав богослужения, распоряжения правящего архиерея о миссионерах и социальном служении – всё это “иерофания”». Но суть иерофании – еще раз цитирую о. Павла – «то, что человек может сделать, “выделяя из ряда” и обращая к Богу». И вот с ВЫДЕЛЕНИЕМ ИЗ РЯДА (мирской, профанной жизни – поскольку речь идет о способе организации жизни определенного социума), по мнению многих, и имеются проблемы. И об этом как раз и была статья Соколова-Митрича, и многие комментарии к статье о. Павла[1].

Чем церковный способ администрирования и организации жизни социума выделяется из ряда других? Только ли саном организатора и администратора? Его благодатным преемством от апостолов? Последнее – уже как раз из ряда «теофании», а не «иерофании». А чем же само церковное управление, по своему способу, отличается от «всяких прочих»: политики, менеджмента и т.д.; чем выделяется из их среды? Как и за счет чего в Церкви расходуется и возобновляется человеческий ресурс, а как – в миру?

Есть одно отличие, и оно хорошо известно по работам тех, кто исследует общество и культуру в связи с категорией «сакрального» (позволю себе в публицистическом жанре опустить имена и ссылки). Это понятие «ЖЕРТВА».

Primum movens Церкви

Церковь как организация целиком (должна быть) построена на жертве. Жертва – это место встречи нашей «иерофании» и «теофании». Церковь как богочеловеческий организм созидается, с одной стороны, Крестной жертвой Спасителя, с другой стороны – «двумя лептами» вдовицы и ей подобных.  Но это не две разные жертвы, а одна: для христианина любая жертва – прообраз или образ единой абсолютной Жертвы, жертвы Крестной. Крестная жертва лежит в основе бытия Церкви («Церковь Господа и Бога, которую Он приобрел Себе Кровию Своею», Деян. 20:28) и в основе нашей жизни во Христе («не ктому себе живу, но Тебе, нашему Владыце» – это наше мистериальное соучастие в Жертве; подробнее: Ефес. 5:2, 2 Кор. 5:14-15, Колос. 3:1-5, 8-10). Сам Крест – это место встречи Божественного кенозиса и – сквозь отвержение человеческого «страха смертного», вообще всего естественно-человеческого – слов человеческого самоотречения: «впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк. 22:42). И все в Церкви – от преложения Св. Даров до благословления кого-либо на церковное послушание или дело «во славу Божию» – совершается через апелляцию к Крестной жертве (самую простую – крестное знамение в жесте священника или архипастыря).

В Церкви и вправду все построено на жертве. «Широким мирянским массам» хорошо видны их собственные жертвы – те, на которые возводятся стены храма, на которые покупаются средства передвижения пастырей. Куда менее им заметны чужие жертвы: молодых перспективных людей, жертвующих своими перспективами (т.е. «будущим», а для молодого – это вся его жизнь, которая, как известно, «вся еще впереди») и идущих учиться в семинарию; священников, которые на своих «Мерседесах» ездят отнюдь не туда, куда ездит большинство владельцев «Мерседесов». Они и хотели бы, наверное, «сами ходить, куда хотят», но этим они давно уже пожертвовали, и теперь их «ин ведет, аможе не хощут»: всё на требы да к архиерею. Еще менее заметны жертвы их матушек и детишек (или то, как священники жертвуют своими матушками и детишками, общаясь с ними меньше, чем с прихожанами?).

Многим покажется, что сегодня так «жертвуют» и для карьеры, и для того, чтобы семью прокормить. Но не надо обманываться: жертва для «своих» или для «себя в будущем» – не жертва, а инвестиции. Последние не делаются без анализа и разумного прогноза. В Церкви – другое (упование на милость, да еще Того, в Кого верить надо – разве ж это анализ и прогноз?).

Да, иногда доля «жертвы» в наших поступках ничтожно мала, и, может быть, осталась уже где-то далеко в прошлом – и все-таки без этой доли не было бы ни нашего появления в Церкви, ни наших трудов на ее благо. Именно эта ничтожно малая доля в наших мотивах – та закваска, что отличает церковный организм от других социумов. То новое организующее начало, которое «выделяет из ряда» других социумов «народ святой» (дословно – вынимает, вы-бирает его, как выбирают нужные зернышки из общей кучи; по цсл. – «из-бирает», делает «из-бранным») (1 Пет. 2:9).

Какой мерою мерить?

И вот как бедной контрольно-аналитической службе посчитать, проанализировать и спрогнозировать жертвенность, тем более – чужую? Ведь свобода не поддается анализу, а жертва не может не быть свободной. И поэтому еще более невозможный вопрос: как эффективно управлять чужой жертвенностью? Разве последнее не будет вообще являться насилием?

Понятно, что все это – вопросы риторические: никто нашу «жертвенность» на «сакрометре» измерять не будет. И вот в этом-то и проблема. Потому что измерять, прогнозировать и требовать с подчиненных в итоге все равно будут, но – что-то другое (неважно, что именно). И вот это другое – в силу требований – как раз и станет со временем точкой отсчета нашей «духовной» (уже в кавычках) жизни, ее новым содержанием. Произойдет подмена «закваски», организующего начала.

Нет, требовать, конечно, будут результаты, а не мотивы. Но ведь все просто: если нельзя требовать жертвенности от другого, как можно требовать от него результатов жертвенности? И если не принимаешь то, что другой (твой подчиненный) делает, как его «дар» (Богу), а требуешь результатов больше имеющихся, т.е. тех, на которые позволяет рассчитывать чужая жертвенность – то какие мотивы ты стимулируешь? Если используешь «властный» или «административный» ресурс (даже в лучшем смысле этого слова) как основной – какие мотивы ты стимулируешь?

А какие мотивы можно просчитать и простимулировать, на что опирается менеджмент сегодня? Есть простая зависимость от работодателя – рабочая дисциплина. Есть материальное и правовое стимулирование (и уже слышны предложения по возвращению «духовного сословия»[2], а многие материальные ресурсы действительно возвращаются в Церковь); есть стимулирование «статусом» (и сегодня у многих есть желание видеть себя не просто священниками, а священниками в православной стране, «со всеми вытекающими…»[3]). Есть мотив «самореализации» – ну здесь, кажется, все понятно (если она «само-…», как в Мф. 25:24)… Есть более возвышенные стимулы, например, чувство долга, базирующееся на самоидентификации. Но все это – не жертва. И если со временем процесс организации церковной жизни начнет опираться на эти (или иные подобные) стимулы, то произойдет подмена «закваски»…

Эффективное ношение тягот

Впрочем, все это теоретические выкладки, а вот практическое явление нашей церковной жизни последних лет – попытка насаждения так называемого лидерства, например, в миссионерской работе с молодежью. Лидерство – очень эффективная технология, и поэтому очень заманчива. Но неслучайно в истории и духовной практике Церкви не было раньше ничего подобного: духовный человек никогда не вел людей за собой, только – за Христом. А в «лидерстве» мотива жертвенности не может быть ни в поведении ведомых, ни в поведении ведущего (речь о тех конкретных практиках, которым обучают на тренингах по лидерству).

Напротив, послушание (церковное) – совсем неэффективная технология. Поставят, бывает, на дело совсем неспособного или не имеющего к нему душевной наклонности, он и делает – нет, не из-под палки, а по благословению. Однако в его поведении есть момент жертвенности, и весьма сильный. Если бы в Церкви все делалось иначе, и система была бы «заточена» под эффективность, Церковь давно бы превратилась в место самореализации и конкуренции самореализующихся личностей.

По тем же причинам не стоит удивляться и тому, что «жертвами» стали и о. Геннадий Фаст, и свт. Иоанн Златоуст, и еще многие и многие. Это не другие их сделали жертвами (victim), это они сами стали жертвой (sacrifice), причем не только в момент гонений, но и задолго до них, и это был выбранный ими путь. А то, что стать такой жертвой всегда «помогают» другие, даже в рамках Церкви – так это закон духовной жизни. Сартр писал, что «ад – это другие». Нет, другие – это крест. «Любить иных – тяжелый крест», – писал Пастернак. Мы все друг для друга – крест. «Друг друга тяготы носите» – это о крестоношении.

Так что никого не должно удивлять, что «Церковь сослала» Златоуста или Фаста: вообще именно Церковь «виновата» в смерти Христа, ведь Он «предал Себя за нее» (Ефес. 5:25), за грехи ее членов. Не римский прокуратор или его воины, и даже не абстрактные «все люди» – конкретно мы с вами, участвующие в этой дискуссии, виноваты в смерти Христа, и Он нам это простил (ведь крест и прощение – вещи неразделимые). И даже все святые «виноваты» в Его смерти – ведь и они искренне произносили: «…от них же первый есмь аз». Мы, «церковники», и для Него оказались Крестом, и оказались прощены. Ставить ли после этого в вину «церковникам» изгнание Фаста или Златоуста?

Ключевое место в Церкви

Поэтому мечта Соколова-Митрича и многих других о том, чтобы все праведники (и только они) в церковной системе были «на главном месте», наивна и сродни просьбе матери сыновей Зеведеевых из Мф. 20:20-23. Увы, «главнее» и «выше» креста места в Церкви нет. Церковь с ее Крестом Христовым и для нас – тяжелый крест, и мы, «святой народ», в Церкви друг для друга – тот же самый крест. И наличие этих «других» в нашей жизни (и в Церкви) не нужно специально организовывать – их всегда нам организует жизнь, а наша воля выбирать, кто они для нас, или, точнее, кто мы друг для друга: сартровский «ад» или Крест Христов, «бремя легкое».

Что же касается тех вещей, которые нужно и можно организовывать… Лидерство, материальное и нематериальное стимулирование – все это можно организовать (в чем и их привлекательность, и вышеописанная угроза подмены). А вот чужую жертвенность организовать нельзя. Однако это совсем не значит, что нужно радостно все пустить на самотек. Чужую жертвенность можно стимулировать – но не организационными мерами, а примером. И только примером.

Совершенно неправомерно, конечно, требовать от церковных организаторов ИХ собственного примера – потому что мы вообще не можем требовать от другого человека жертвенности, даже от организаторов церковной жизни (если вообще только не отказываем им в звании человека). Как только мы начинаем требовать жертвенности от других, а не от себя – мы разрушаем сами принципы духовной жизни. Поэтому сто раз прав о. Павел: глупо и разрушительно ТРЕБОВАТЬ жертвенности от тех, кого мы считаем «ответственными за Церковь» (не важно, кто именно в наших глазах за нее отвечает: приходской батюшка или иерарх). За Церковь «отвечает» Христос, и Он уже все сделал, за все «ответил» – в том числе и за наше малодушие. И тысячу раз ошибаются те, кто выносит из околоцерковной публицистики лишь требования к ответственным за Церковь и делает эти требования своим девизом.

Да – именно это, к сожалению, и выносят из околоцерковной публицистики. Это вынесли и из той самой статьи. Нет, есть там, конечно, и про бойких функционеров «нового разлива», и про функционеров «старой закалки», которые, если дать им волю, превратят РПЦ в «Комитет духовной госбезопасности». Но если спокойно и непредвзято вчитаться в написанное Соколовым-Митричем, там в конечном счете не обнаружишь деклараций с требованиями к церковной власти, как и обвинений священства в отказе от жертвенного образа жизни. А вот здравое зерно там есть: предложение сделать организующим началом в бурно развиваемой церковной жизни духовный опыт (так сказать, переориентировать систему).

Главный мотив и первые скрипки

Как это может выглядеть практически (ведь не посадишь старцев в контрольно-аналитическую службу)? Рискну навскидку предложить один из вариантов: если в церковном информационном пространстве примеры современной жертвенности (в священническом служении, в служении мирян) займут хотя бы то место, которое сегодня занимают директивы с требованием активности мирян и отчетности священников/приходов, и уж тем более то место, которое занимают в нашей литературе примеры жертвенного служения прошлых веков, – дело сдвинется. А ведь примеры современного жертвенного служения есть. И их можно пропагандировать – в хорошем смысле слова. Чтобы именно их образ (а не образ бойкого и продвинутого функционера) стал моделью поведения, а точнее, идеалом для окружающих соработников Христу.

Нет, не к кормилу ставить таких примерных соработников надо, и тем более не кормушку к ним удобным концом поворачивать, а просто выводить их на передний план, на всеобщее обозрение… Не на главное место, а на передний план. Вот это и можно было бы назвать «выстраиванием новой церковной системы под духовно сильных и искренне верующих», о которой мечтается Соколову-Митричу. В частности, это означало бы, что вся околоцерковная публицистика переориентируется со споров о том, «какая должна быть миссия, а какая не должна», «какая должна быть администрация…» и т.д., на культивирование современных образцов того, как «изображается в нас Христос» и Его Жертва (Гал. 4:19). Тем самым исполнили бы слово апостола (1 Тим. 4:12) и самого Христа (Мк. 4:21). Но что-то (а проще говоря, опыт) подсказывает, что само по себе наше околоцерковное информационное пространство никогда и никуда не переструктурируется, а стало быть, – увы и ах – ему требуется модератор-админ… И, видимо, не только ему...

«Церковь-в-себе»

Конечно, какими бы стимулами мы (в итоге всех реформ) не начали руководствоваться в своем соработничестве Христу, Крестная Жертва останется неизменным основанием Церкви. Ее никто не может отменить – даже батюшкино поведение, – и поэтому о. Павел снова прав: Церковь НЕ перестаёт быть Телом Христовым, как только батюшка садится в «Мерседес». Не перестанет, даже если все они дружным сонмом пересядут на «Бентли» или, скажем, на «папамобили». Поэтому фраза одного из собеседников Соколова-Митрича: «Русская православная церковь бедна, и поэтому она жива ровно до тех пор, пока в ней есть духовно сильные наставники и искренне верующие миряне» – догматически, мягко говоря, неверна и по-человечески самонадеянна.

Русская Православная Церковь (и нерусская равным образом) жива до тех пор, пока жив Христос. А Он, как известно, «воскреснув из мертвых, уже не умирает: смерть уже не имеет над Ним власти» (Рим. 6:9). Однако если мы хотим видеть Церковь не только «Церковью-в-себе» (в смысле «Церковью-для-нас-лично»), но и сделать Ее услышанной другими, услышанной миром (а ведь, кажется, именно на это направлены все сегодняшние реформы), тогда вопрос о количестве этой «закваски» в нас самих будет самым главным технологическим вопросом. Ведь – скажем коротко, ясно и понятно – апостольские слова (Рим. 5:8, 6:3-5, 8:33-34 и Флп. 3:9-10) никак не отменяют и не делают необязательным то, что сказано в послании к Фессалоникийцам (2 Фесс. 3:8-9), но, напротив, логически приводят к этому.

 Вот недавно – в связи с реформой, естественно, – и в нашу семинарию пришел документ, где в содержании «функционала профессии священника» было указано не только «совершитель Таинств», но и «свидетель о Христе». Интересно, что бы сказали учителя наши, греки, о том, каким образом в семинарии можно обучить на «μάρτυρа», и как этому будет способствовать Болонская система? Разве что только по «системе Златоуста – Фаста»… А ведь с таким – «греческим» – пониманием «функционала священника» совсем небездуховно было бы «функциональное христианство» (если воспользоваться термином Соколова-Митрича).

Спасти нельзя завоевать

Я не знаю, сможем ли мы сделать духовный опыт жертвенности организующим началом и «двигателем» в том церковном возрождении, к которому мы все стремимся. Однако проверять любое организующее начало духовным опытом мы можем. Иными словами, «эффективные способы организации» в Церкви всегда должны быть под большим вопросом. Это не значит, что их не должно быть как таковых – это значит, что эти методы действительно должны постоянно ставиться под вопрос самими организаторами и «внедренцами».

Да и вообще – в отличие от бизнесменов, которым всякий «контроль-анализ-прогноз» нужен в первую очередь для того, чтобы отказываться от проектов, несущих высокие риски или прямые убытки, – разве мы позволим себе когда-нибудь сказать: «Проповедь слова Божия прекращена в связи с нулевой эффективностью и низкой самоокупаемостью»? Мы-то разве откажемся от своего «вклада» в реализацию «Божественного проекта» (как метко выразился о. Павел Великанов)? Разве не окажется наше неразумное упование выше всех разумных анализов и прогнозов?

Как-то уже отмечалось (у о. А. Кураева), что Христос – если подходить к нему с позиций контрольно-аналитических – оказывается «весьма неважным миссионером». Можно добавить, что и хорошим организатором современный профессионал его не назовет. Ведь в конечном счете жертвенность – это крайне неэффективный способ организации, и рассчитывать на фактор жертвенности настоящий управленец попросту не имеет права (если только он не гуру-манипулятор). Значит, постоянным будет соблазн стимулировать рост Церкви современными «эффективными методами» и невольно тем самым вытеснять, подменять единственный подлинный мотив (т.е. двигатель) участия в церковной жизни и соучастия в созидании Церкви – жертвенность. А ведь мы знаем, что не такой уж сильный этот росток в нас, что его легко заглушат более живучие, более естественные мотивы – те, на которые опираются и которые стимулируют профессиональные менеджеры. Заглушат обязательно, если эти более живучие ростки мы сами будем целенаправленно поливать. И думая о том, как бы соработничать Христу в деле спасения мира, не стоит забывать, что нас самих еще спасать и спасать.

Да, Христос спас весь мир, но «организовал» лишь малое стадо. И даже будучи проповеданным до края земли, Царство Божие на земле останется малым стадом. Иначе мир придется завоевывать. С помощью технологий. Но спасать и завоевывать – это разные вещи. Противоположные. Кстати, с этой разницы и начиналась та самая статья.

Возвращаясь на круги публицистики

Так что не только статья Соколова-Митрича – мы сами должны ставить под большой вопрос многие современные тенденции в нашей собственной церковной жизни. Однако это не значит, что мы имеем право ставить под вопрос чью-то «правильность» или, тем паче, делать выводы о чьей-то «неправильности». А, к сожалению, плоскость околоцерковной публицистики наклонена именно в эту сторону. Эта самая публицистика вся просто намагнетизирована поиском «правильной» Церкви. И поэтому большинство реакций на статью Соколова-Митрича оказались ответами не столько на саму статью, сколько на ее вышеуказанное прочтение.

P.S. Перечел перед отправкой собственный опус. Вот ведь… Вроде одни прописные истины и очевидности, и обилие цитат почти школярское (или, о ужас, протестантское?) – а в общем контексте так и тянет назвать все это «записками провинциального идеалиста». Далекого от реальности, реальной жизни и реальной Церкви (в реальном мире, с его реальными задачами). И – в свете этих «великих задач» и «грядущих свершений» – даже и «неправильного».

Или этот общий контекст мне мерещится с газетного перепугу?

[1] Напр., комментарий о. Федора Людоговского, или замечания о «статусности» духовенства в связи с интервью о. Всеволода, на http://www.bogoslov.ru/text/1618264.html

[2] Напр., в комментариях на http://www.bogoslov.ru/text/1618264.html

[3] Пример: комментарий о св. Игнатии (Брянчанинове) и нашем «гражданском значении» в православном государстве на http://www.bogoslov.ru/text/1618264.html

Источник: Портал Богослов. Ru