НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ. О конфликте святых: Иосифа Волоцкого и Серапиона Новгородского

Между святыми возникали конфликты, однако они не обесценивают их добродетели

Читая жития, мы нередко склонны идеализировать людей, жизни которых описывают книжники. Легкомысленный читатель, пожалуй, будет смущен, узнав о том, что между святыми людьми возникали конфликты и коса нередко находила на камень, однако подобного рода столкновения отнюдь не обесценивают добродетели вовлеченных в распрю и не дискредитируют ту или иную из сторон конфликта – они лишь наглядно иллюстрируют свободу, в пространстве которой происходило спасение каждого из них.

Один из таких примеров искусительной ссоры находим в житиях преподобного Иосифа, Волоцкого игумена, и святителя Серапиона, новгородского архиепископа.

К моменту возникновения каверзного недоразумения, послужившего основанием для развития распри, и тот, и другой были на вершине своей церковной карьеры: святитель Серапион занимал одну из древнейших на Руси святительских кафедр, прославленную целой плеядой святых иерархов; Иосиф был игуменом обители нового типа, общежительного монастыря с единым на всю братию хозяйством, общей трапезой и строгим, требующим неукоснительного исполнения Уставом. И Иосиф, и Серапион прошли к тому времени длительную школу внутрицерковной жизни…

Волоцкий игумен и тогда, и до конца своих дней с глубоким уважением вспоминал о монастыре своего пострига и о своем духовном отце – Пафнутии Боровском. Пожалуй, твердости и бескомпромиссности в отстаивании своей правды и умению возвышать голос против представителей высшей церковной иерархии Иосиф научился некогда у своего первого наставника в монашеской жизни. Вскоре после смерти Пафнутия он стал его первым наследником в должности настоятеля. Впрочем, формально переняв полномочия почившего игумена, Иосиф в очень скором времени вынужден был оставить обитель пострига. Дело в том, что преподобный предпринял попытку переменить особножительный устав Пафнутиева монастыря на общежительный, однако его новаторское начинание было воспринято братией с явным неудовольствием, ропотом и хулой, что в недолгом времени заставило преподобного оставить обитель.

Что же стояло за этим первым большим конфликтом, конфликтом с братией обители пострига, в жизни Иосифа?

Новое время бросало русскому монашеству новые вызовы: перед монастырями рубежа XV–XVI вв. стояла проблема экономического выживания и максимальной автономизации от удельной княжеской власти. Умирая, преподобный Пафнутий с горечью сетовал на то, что большая часть его монашеской жизни прошла в угождении княжеской фамилии, и даже смертельная болезнь не может избавить его от необходимости заботиться о мирском, забывая единое на потребу… Итак, монастыри требовали автономизации, которая достигалась на путях создания крупного хозяйства с возделыванием больших земельных наделов, устроением мельниц и солеварен. В этом случае монастырь силами своих насельников, а также приписанных к нему и вольнонаемных крестьян оказывался в состоянии сам обеспечить себя всей необходимой провизией. До того обители существовали в первую очередь на княжеские (ктиторские) подаяния, которые являлись, несомненно, исчерпаемым и требующим постоянного возобновления ресурсом.

Обитель была связана пуповиной с волей князя и по малейшей его прихоти могла прийти в упадок. Конечно, земли и пашни, которые получали монастыри впоследствии, также становились имущественным достоянием обителей исключительно по княжеской воле, однако в этом случае речь шла о неотторжимом имуществе. Даже потомки княжеской фамилии не имели юридического права конфисковать у монастыря подобного рода дары, что нередко приводило к разного рода тяжбам, тянувшимся иной раз много десятилетий подряд. Одна из подобных тяжб вошла, между прочим, в сюжет последнего романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», в котором формальным основанием для встречи семейства со старцем Зосимой является желание уладить вопрос о границах монастырских земель.

Перечитывая страницы жития, повествующие об устроении Иосифом Волоцкой обители, невольно замечаешь, что почти всякое начинание преподобного встречало со стороны близких ему сподвижников и властей предержащих не только искреннее сочувствие, но и деятельную поддержку. Иными словами, в течение многих лет в стенах Успенской обители все шло как по маслу. Невольно сопоставляя историю Волоцкого монастыря с летописями других монашеских пустыней той же эпохи, еще более удивляешься той безмятежной легкости, с которой удалось Иосифу преодолеть обыкновенные подводные камни монастырского строительства в средневековой Руси: не было в его жизни ни окрестных крестьян, разгневанных перспективой отъема их земельных наделов в пользу новой обители, ни разбойников, которые пытались бы поджечь монастырское гумно, ни даже внутримонастырской фронды, которая для многих преподобных становилась искушением гораздо более страшным, нежели козни самых отъявленных разбойников.

Все это конечно, отчасти можно объяснить личными качествами Иосифа – его железной волей, характером, умением организовать хозяйство, распределить обязанности среди своих непосредственных подчиненных… Однако в этой благостной, гармонической тишине чувствуется и нечто большее, заключающее внутри себя явление духовного порядка, – своего рода затишье перед бурей, в шквалистых порывах которой надлежало осветиться и зажечься духовным пламенем молодым куполам Успенского собора. Вот почему именно теперь, когда труды и тяготы по устроению обители, казалось бы, уже завершены, в жизни Волоцкого игумена наступает череда сильнейших искушений.

Князь Федор возомнил монастырь своей вотчиной

Князь Борис Васильевич, некогда с радостью встретивший Иосифа в своих пределах и всячески содействовавший ему в его трудах по устроению монастыря, мирно преставился, завещав своим сыновьям попечение о новой обители. Однако некоторое время спустя в сыне почившего князя Федоре Борисовиче, совращенном «невегласами от прежния любве», произошла неожиданная перемена: в стенах обители Федор стал искать не духовного совета и молитвенного успокоения от трудов по управлению своим уделом, а увеселений, пиров и прохлаждения в кругу подобострастно настроенных иноков. Тон князя стал грубым, интонация – требовательной, поведение – ультимативным: Федор возомнил монастырь своей вотчиной, а свою волю поставил выше игуменской.

Преподобный дважды направлял иноческие посольства в город и увещевал князя опомниться: монастырь существует не для того, чтобы устраивать пиры и возлияния в честь сановных гостей и родовитых ктиторов, и выполнение княжеских прихотей равносильно разрушению духовного фундамента монастыря... Формально князь, будучи сыном непосредственного ктитора, имел лишь некоторое, скорее, моральное, нежели юридическое, право вмешиваться в дела управления обителью, однако там, где над местным владыкой и законоблюстителем нет владыки, облеченного большими полномочиями, власть нередко превращается в самовластье и самоуправство. Федор ответил Иосифу дерзко: «Рцете игумену вашему, аще не хощет мною повеленная творити, и он да изыдет, аможе хощет, а мне держати монастырь по своей воле, яко же аз хощу».

Как видно, конфликт, со стороны Федора, становился межличностным противостоянием князя и игумена. По всей видимости, именно нежелание тягаться с князем за себя и от своего имени побудило Иосифа совершить попытку уклониться от противоборства – преподобный обращается к братии с напутственным словом, снимая с себя бразды управления обителью в столь неблагоприятно сложившихся обстоятельствах. Однако иноки единогласно бросаются в ноги игумену с просьбой не оставить их во власти немилостивого и своенравного властителя, при этом братия напоминает Иосифу о тех моральных обязательствах, которые он взял на себя, приняв в монастырь не только их лично, но и зачастую их богатые вклады в память о почивших родителях и на вечный помин души.

Иосиф вынужден вступить в борьбу за свое любимое детище

Иосиф вынужден остаться и вступить в борьбу за свое любимое детище. Однако что мог противопоставить инок, чернец, пускай и в сане игумена, самодурству князя? Какую правду? Какую аргументацию? Увещевания и ссылки на Божий суд разбивались о стену княжеской спеси. В этой ситуации дорога у Волоцкой обители была одна, и по ней уже не раз проходили другие монастыри, притесняемые удельной княжеской властью (Троицкий Сергиев монастырь, Каменноостровская обитель), – переход обители под непосредственное управление Великим князем, ее переподчинение Москве. Иосиф, лично знакомый с Василием III, пожалуй, мало сомневался в успешности подобного начинания; оставалось поставить в известность церковное священноначалие, под юрисдикцией которого находился Волоцкий монастырь, – новгородского владыку Серапиона. Иосиф тотчас же посылает одного из иноков своего монастыря – старца Игнатия (Огорельцева) – с посольством в Великий Новгород. Но Игнатий вынужденно остановлен в Торжке: в тогдашней северной столице Руси свирепствует поветрие, въезд в нее запрещен, и никто, даже посланец Великого князя, не вправе нарушить строгий карантин.

Дело Иосифа тем временем решено – по ходатайству митрополита московского Симона Василий соглашается вступить в управление Волоцким монастырем. При этом Иосиф настойчиво просит Великого князя уладить вопрос с новгородским владыкой, и князь заверяет игумена, что, как только поветрие прекратится, его люди будут отправлены с богатыми дарами к святителю Серапиону, и таким образом все возможные недоразумения будут разрешены. Впрочем, по инициативе потерпевшего унизительное фиаско в схватке с Иосифом Волоцкого князя вести о церковном отступничестве Волоцкого игумена от новгородской епископской кафедры достигают слуха святителя Серапиона быстрее, нежели посольство москвичей. Обиженный князь представляет события в извращенном свете, утрируя своеволие Волоцкого игумена и представляя его поведение легкомысленным презорством, злонамеренным нарушением законов внутрицерковной субординации.

Владыка неприятно поражен поступком знаменитого Волоцкого игумена. Не ведая о причинах, побудивших Иосифа на решительные меры («не от радости сия творим, но со слезами и от великия нужа»), подстрекаемый лукавством князя Федора, Серапион ждет объяснений, извинений, раскаяния от лица, как он выражается, «его чернеца»: власть над иноками епископа, в епархии которого находится монастырь, самая прямая и непосредственная, и потому Иосиф должен склонить повинную голову к стопам его церковного сюзерена. Однако объяснения Волоцкого игумена тонут в суете великокняжеских палат: Василий III запамятовал о своем обещании, и посольство к берегам Волхова отправлено не было.

Имя Волоцкого игумена, без сомнения, и без того хорошо было известно новгородскому владыке: оно громко и с почтением произносилось в высших церковных кругах того времени. «Так не спесивое ли сознание своего величия помрачило разум Иосифа?! Или он полагает, что сановные родственники из числа церковных иерархов и личные связи в Московском Кремле делают его неподвластным закону Матери-Церкви, данному ей отцами великих Вселенских Соборов?!» – так или приблизительно так должен был рассуждать владыка Серапион, смущаемый к тому же целой плеядой Иосифовых недоброхотов и завистников, которые, чувствуя удобный случай свести счеты с талантливым и энергичным церковным деятелем эпохи, подливали масла в огонь владычних сомнений. Особенно старался усугубить положение Иосифа архимандрит Возмищского монастыря, который много содействовал объединению и сплочению против Иосифа князя Федора и владыки Серапиона, а также первым высказал предложение покарать Волоцкого игумена за самоуправство, лишив последнего священнического сана. Дело в том, что Возмищский монастырь находился во владениях того же Волоцкого князя, причем сам князь и большая часть горожан оказывала явное предпочтение обители преподобного Иосифа, и можно только догадываться, какая именно страсть – корыстолюбие или тщеславие – глубже всего запустила свои когти в сердце злокозненного архимандрита.

Иосиф был отлучен и, на языке того времени, «не благословен»

Так или иначе, владыка Серапион внял советам наветующих и принял решение, которое, надо полагать, дорого ему далось и было, с его точки зрения, своего рода вызовом свояченичеству внутри Церкви, приоритету личных человеческих связей над непременными законами общецерковной жизни. И это, конечно, была коса – поступок твердый и бескомпромиссный: Иосиф был отлучен и, на языке того времени, «не благословен». Многие иноки Волоцкого монастыря были потрясены произошедшим и стали молить отлученного игумена кинуться в ноги властному архиепископу и на коленях просить о пощаде… Однако Серапионова коса отнюдь не срезала под корешок податливый стебелек полевой былинки – лезвие ее встретила кремневая твердость характера Волоцкого старца и сталь его непреклонной воли. Вообще, все произошедшее после того, по удивительному Божественному Промыслу о спасении обоих подвижников, вовлеченных в эту распрю, служило, с одной стороны, внешнему благополучию и успеху Иосифа и посрамлению Серапиона, с другой – резко отрицательному восприятию широкими общественными кругами той роли, которую в итоге сыграл Иосиф в судьбе ставшего очень скоро в сознании современников мучеником и страдальцем Серапиона.

По инициативе Иосифа в Москве собирается церковный Собор, на котором, впрочем, Иосиф, вполне отдавая себе отчет в том, как будет воспринята его роль на этом судилище, но тем не менее осознавая, что другого пути у него нет, и потому соглашаясь на него, отсутствует. На скамье подсудимых – Серапион. В роли прокурора – брат Иосифа, ростовский архиепископ Вассиан. В роли присяжных заседателей – митрополит Симон и сам Великий князь, по воле которого произошел переход Волоцкого монастыря под управление Москвой. Единственное деяние, инкриминируемое владыке, – безосновательное отлучение Иосифа, которое должно быть покарано извержением из сана самого владыки. Надо ли говорить, что Серапион был обречен?

В заточении владыка Серапион показывает глубину своей веры, смирение и молитвенное дерзновение

В скором времени он оказывается заточен в стенах Андроникова монастыря, игумен которого – ученик Иосифа – всячески «озлобляет» опального старца, однако именно теперь, оказавшись в заточении, владыка Серапион показывает глубину своей веры, смирение и особенное молитвенное дерзновение. Со свойственными русской душе жалостью и милосердием московский клир всецело сочувствует Серапиону, а старцы Троице-Сергиева монастыря ходатайствуют о переводе низложенного владыки в милую и родную для него обитель, в которой он некогда был игуменом. Конец своих дней Серапион проводит в кругу своих единомышленников, под молитвенным покровом преподобного Сергия.

Репутация Иосифа, напротив, оказывается запятнана историей низложения новгородского владыки. К числу недоброжелателей-завистников прибавляется и те, кто искренне осуждает Волоцкого игумена за его крутой нрав, жестокость по отношению к еретикам, несогласие принять несправедливое низложение из сана… Общественное мнение бурлит, и его потоки не могут оставить совершенно равнодушным даже такой адамант, каким был Иосиф (Санин).

Так или иначе, в скором времени старец тяжело заболевает, а на слезные мольбы брата Великого князя Юрия быть его спутником по дороге в Москву и ходатаем перед лицом разгневанного брата Иосиф отвечает отказом: «Повери, господине, яко зело ми глава болит, немощно и чрез манастырь преити». Известно, что перед смертью преподобный ослеп, и, согласно проведенной в наше время медицинской экспертизе его мощей, причиной слепоты и смерти стало тяжелое онкологическое заболевание…

Отрадно, что, по свидетельствам обоих житий, незадолго до кончины Иосиф и Серапион примиряются, точнее – примиряются они, согласно житию Иосифа, по словам же агиографа Серапиона – тот, узнав о кончине своего обидчика, от всего сердца прощает тому вину.

Перечитывая страницы обоих житий – как Иосифова, так и Серапионова, – невольно задаешься вопросом: зачем понадобилось Божественному Промыслу столкнуть между собой в непримиримом конфликте интересов двоих столь мужественных и верных служителей Христовой Церкви? Отчего поветрие воспрепятствовало Игнатию (Огорельцеву) вовремя известить Серапиона о невзгодах, постигших Успенскую обитель? Отчего Василий III не удосужился послать своего человека в Великий Новгород с разъяснением сути произошедшего? Почему мелочные и завистливые интриганы смогли войти в доверие новгородскому владыке и повлиять на его решение? Но если все это не свидетельства обдуманного Божественного домостроительства с попечением о судьбах и спасении душ пасомых, то что?

Кажется, именно через опалу и поношения происходило личное спасение владыки Серапиона. Одновременно, через сознание эфемерности своей видимой победы над скорбным владыкой, через вкушение горьких духовных плодов этой мнимой победы, происходило в том числе спасение Волоцкого игумена, преподобного Иосифа (Санина).

Мария Кузьмина

https://pravoslavie.ru/116893.html