Кающийся Достоевский и Оптина пустынь. Наталья Шпилевая

У Василия Розанова есть интереснейшее высказывание: «О Достоевском никак не скажешь: „Мне до него нет дела“. До Достоевского есть дело каждому: ибо никто не может быть равнодушен к своей душе». И действительно…

Он писатель вне времени, но вписанный своим творчеством в единственно возможное для него как верующего человека пространство — пространство православной России. Вот почему иностранцы, пытаясь постигнуть феномен славянской души, штудируют произведения Достоевского. Удачно ли, судить не берусь, но, следуя их примеру, попытаюсь прояснить один немаловажный факт в жизни писателя и его связь с идейной канвой последнего и самого известного романа «Братья Карамазовы».

Старая Русса

Начнем, пожалуй, издалека, с небольшого старинного провинциального города в Новгородской губернии — Старая Русса. Главное его достояние — минеральные воды и лечебные грязи. Именно они и привлекали сюда в ХІХ веке многообразное общество из Москвы и Петербурга. Понравилось это место и семье Федора Михайловича, и Анны Григорьевны Достоевских благодаря красоте природы, дешевизне и легкости пути (здесь проходит железная дорога), и было избрано для летнего отдыха с детьми. Когда семья приехала в Старую Руссу впервые (18 мая 1872 года), Любе было неполных три, а Феде еще не исполнился год.

Первое лето Достоевские жили в доме священника Иоанна Румянцева, ставшего духовником писателя. В его доме в это лето писатель работал над завершением романа «Бесы». В Старой Руссе написана и значительная часть «Братьев Карамазовых». Провинциальный городок Скотопригоньевск, в котором происходит действие романа, во многом напоминает Старую Руссу, а с жителей города списаны и некоторые персонажи и ситуации.

Отец Иоанн был настоятелем церкви в честь Георгия Победоносца, построенной в ХV веке. Здесь и поныне хранится список чудотворной Старорусской иконы Богородицы. Она занимает всю стену предназначенного для нее Благовещенского придела. В старину для выноса ее на крестный ход подбирали не меньше двадцати пяти крепких местных мужиков. Молился перед ней и Федор Михайлович.

Сохранился такой рассказ очевидца: «Он всегда к заутрене или к ранней обедне ходил. Раньше всех, бывало, придет и всех позже уйдет. И станет всегда в уголок, у самых дверей, за правой колонной, чтобы не на виду. Мы все так и знали, что это — Федор Михайлович Достоевский, только делали вид, что не знаем и не замечаем его. Не любил, когда его замечали».
Несмотря на то, что первое лето оказалось не очень удачным (болели Люба и Анна Григорьевна, лето выдалось холодное), на следующий год Достоевские вновь решили снять дачу в Старой Руссе. На этот раз поселились в деревянном двухэтажном доме на набережной реки Перерытицы. Дом находится рядом с церковью в честь Георгия Победоносца. После смерти хозяина Достоевские приобрели дом у наследников. Сейчас здесь находится дом-музей писателя, открытию которого многим поспособствовала Анна Григорьевна.

Впервые у писателя, всю жизнь кочевавшего по квартирам и не имевшего никакой собственности, появился свой дом. Анна Григорьевна вспоминала: «Благодаря этой покупке, у нас, по словам мужа, „образовалось свое гнездо“, куда мы с радостью ехали раннею весною и откуда так не хотелось нам уезжать позднею осенью. Федор Михайлович считал нашу старорусскую дачу местом своего физического и нравственного отдохновения; помню, чтение любимых и интересных книг всегда откладывал до приезда в Руссу, где желаемое им уединение сравнительно редко нарушалось праздными посетителями…».

Здесь жили уже трое детей Достоевских: 10 августа 1875 года в Старой Руссе у них родился сын Алексей. Его крестили в полюбившейся Георгиевской церкви. Федор Михайлович был подлинно семейным человеком. Все касающееся семьи и детей глубоко его волновало. «Дети — мука, но необходимы, без них нет цели жизни. Я знаю великолепных душой людей, женатых, но детей не имеющих — и что же при таком уме, при такой душе — все чего-то недостает и (ей Богу, правда) в высших задачах и вопросах жизни они как бы хромают».

Алеша

В мае 1878 года Достоевских постигло огромное горе: заболел трехлетний Алеша. Ему по наследству передалась болезнь отца — эпилепсия. «У него сделались судороги, наутро он проснулся здоровый, попросил свои игрушки в кроватку, поиграл минуту и вдруг снова упал в судорогах». Так записала Анна Григорьевна: «Федор Михайлович пошел проводить доктора, вернулся страшно бледный и стал на колени около дивана, на который мы положили малютку. Я тоже стала на колени, рядом с мужем. …Kаково же было мое отчаяние, когда вдруг дыхание младенца прекратилось и наступила смерть. (Доктор-то сказал отцу, что это уже агония.) Федор Михайлович поцеловал младенца, три раза его перекрестил и навзрыд заплакал. Я тоже рыдала…».

Алешу похоронили на Большеохтинском кладбище в Петербурге (могила утрачена). Это была вторая потеря в семье. Первый ребенок — дочь Сонечка, родившаяся в Женеве 22 февраля 1868 года, не прожила и трех месяцев, умерев от воспаления легких. Ее смерть отец переживал тяжело, «плакал и рыдал, как женщина».

Чтобы хоть несколько успокоить Федора Михайловича, Анна Григорьевна упросила молодого философа B.C. Соловьева уговорить писателя поехать в Оптину пустынь. Посещение Оптинского монастыря было давнишнею мечтою Федора Михайловича. Ему и так нужно было ехать в Москву решать неотложные денежные вопросы. А из Москвы уже было решено ехать в Козельск, в Оптину обитель.

23 июня (по старому стилю) 1878 года Достоевский вместе с Соловьевым выехал из Москвы по Московско-Курской железной дороге до станции Сергиево за Тулой. Далее спутники пересели на экипаж до Козельска. В пути выяснилось, что до Козельска было не 30 км, как предполагали, а 120. К тому же дорога оказалась не почтовой, и ехать пришлось «на долгих», то есть на одной тройке с остановками на отдых и корм лошадей. Время в пути удлинилось более чем на сутки. Железная дорога в Козельск появилась лишь в начале ХХ века, да и до сих пор нет прямого железнодорожного сообщения Козельска с Москвой.

Итак, 25 июня в воскресенье Достоевский и Соловьев добрались до Оптиной и остановились в монастырской гостинице. Заглянув в православный календарь на те дни, обнаружим: 24 июня (по старому стилю) Церковь отмечает Рождество Иоанна Предтечи. Этот день является престольным праздником Оптинского скита. Бесспорно, поездка писателя приурочена именно к этой дате. С ней совпал и скорбный для Достоевского-отца день — сороковины памяти сына Алеши (умер 16 мая). Сороковины — важнейшая поминальная служба после отпевания и во время нее в храме обязательно должны присутствовать родные усопшего. 26 июня Достоевский, видимо, заказал панихиду. Традиционно в монастырях заказывалось не только разовое поминовение, но оставлялось также поминовение на год или на несколько лет, или так называемое «вечное». Можно предположить, что Достоевский оставил поминание на какой-то срок, и имя «усопшего младенца Алексия» возносилось в монастыре после отъезда писателя достаточно долго.

Старец Амвросий Оптинский

На протяжении ХІХ века в Введенской Козельской Оптиной пустыни старцев было трое. Они сменяли друг друга как бы по наследству — каждый новый старец жил несколько лет в скиту при своем предшественнике. Старец Леонид умер в 1841 году. Заступивший на его место старец Макарий прожил до 1860 года, к нему ездил Николай Гоголь. С 1860 по 1891 год жил в скиту самый прославленный из оптинских старцев Амвросий.

Известно, что писатель дважды был у старца Амвросия в келье и на его выходе для благословения народа. Эта сцена и описана им в выходе старца Зосимы в "Братьях Карамазовых": «Внизу у деревянной галерейки, приделанной к наружной ограде стены, толпились на этот раз все женщины, баб около двадцати». (Женщин на территорию скита не пускали). «Их уведомили, что старец наконец выйдет, и они столпились в ожидании. Толпа затеснилась к крылечку. Старец стал на верхней ступеньке и начал благословлять. Многие из теснившихся к нему женщин заливались слезами умиления и восторга, вызванного эффектом минуты; другие рвались облобызать хоть край одежды его, иные что-то причитали. Он благословлял всех, с иными разговаривал».

Амвросий Оптинский слыл глубоким сердцеведом и провидцем. Необычайно сострадательный, понимающий, он умел оказать духовную помощь под покровом шутки, сказанной с лаской и любовью. К примеру, на неизменный стотысячный вопрос «Как жить?» старец поучительно говорил: «Нужно жить — не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем мое почтение». Оттого и толпится у него разношерстный народ в приемной скитского домика. Оттого получал он до 60 писем в день, с четырех утра отвечал сам на некоторые, на другие давал указания, как ответить. Говорили, что иногда читал письма, не вскрывая их, и диктовал, что отписать.

Со своим родительским горем пришел к старцу и именитый писатель. Анна Григорьевна вспоминала: «Когда Федор Михайлович рассказал старцу о постигшем нас несчастии и моем слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я, и, когда Федор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери:

- А младенчика твоего помяну за упокой, как звали-то?

- Алексеем, батюшка.

- Имя-то милое. На Алексея, человека Божия?

- Божия, батюшка, Божия, Алексея, человека Божия!

- Святой-то какой! Помяну, мать, помяну и печаль твою на молитве вспомяну».

Федор Михайлович сильно сокрушался о потере сына, и более всего о том, что сам был причиной его скорой смерти. Дети не должны расплачиваться за грехи отцов — считал он, воспринимая свою «падучую болезнь» как наказание за собственное малодушие и маловерие. О чем беседовали писатель и старец мы не знаем, но не эти ли душевные терзания открыл в нем отец Амвросий? Ведь после отъезда Федора Михайловича он охарактеризовал его одним словом: «Кающийся». Слова старца о Достоевском можно без преувеличения назвать высшей духовной похвалой, когда-либо изреченной о писателе, ибо покаяние по учению святых отцов есть «путь ко спасению». Для монаха Достоевский был просто человеком, и его мирская литературная слава не могла бы заставить отца Амвросия сказать о нем не то, что он думал.

Николай Кашкин

Невдалеке от Козельска было у Федора Михайловича и еще одно дело. Против Оптиной пустыни, на берегу Жиздры находятся Нижние Прыски. А в них некогда стояла дворянская усадьба с трехэтажным особняком в стиле барокко — подлинный культурный центр всей округи, созданный благодаря усилиям семьи Кашкиных. Николай Кашкин был товарищем Достоевского по кружку петрашевцев, и стоял рядом с ним на эшафоте. Друзья, получив вместо смертной казни каторгу, дали слово не забывать друг друга. К нему-то и заглянул Федор Михайлович, переправившись на лодке со стороны Оптиной. Не от Кашкиных ли, старожилов Козельского уезда, хорошо знавших монастырь и его насельников, Достоевский узнал некоторые любопытные детали, пригодившиеся ему в романе? За три дня в обители писатель вряд ли мог так хорошо познакомиться с бытом и обстановкой Козельска. А Карамазовы ведут себя у старца Зосимы как люди местные. К сожалению, в 1930-е годы каменный дом Кашкиных разобрали на кирпич. Усилиями священнослужителей и местного населения удалось сохранить только церковь Преображения Господня. Николай Кашкин и его отец Сергей Кашкин (некогда причастный к делу декабристов) похоронены в ее ограде.

«Братья Карамазовы»

Из монастыря Достоевский вернулся умиротворенный, и со спокойным сердцем взялся за начатый роман «Братья Карамазовы», ставший последним и самым известным его произведением. Писатель начал работу над ним в апреле 1878 года, задумав как вещь глобального масштаба. «Если удастся, то сделаю дело хорошее: заставлю сознаться, что чистый, идеальный христианин — дело не отвлеченное, а образно реальное, возможное, воочию предстоящее, и что христианство есть единственное убежище Русской Земли ото всех ее зол». Эти строки писал Достоевский в письме к Н.А. Любимову, отсылая в редакцию очередные части романа. «Никогда ни на какое сочинение мое не смотрел я серьезнее, чем на это». Одним из главных героев писатель сделал Алешу Карамазова, а точнее Алексея Федоровича Карамазова, тезку своего погибшего сына. И боголюбивый, кроткий характер юноши, и что он послушник в монастыре — тоже некая дань той обители, где поминается «вечно» невинная душа младенца Достоевских.

Шестую книгу «Русский инок» писатель написал летом 1879 года в Старой Руссе. «Я все время был здесь, в Руссе, в невыносимо тяжелом состоянии духа. Главное, здоровье мое ухудшилось… Все время писал, работал по ночам, слушая, как воет вихрь и ломает столетние деревья». Чувство недалекого конца усиливалось в нем, а вместе с ним и осознание, что создается что-то великое, надо успеть его закончить. «Сам считаю, что и одной десятой не удалось того выразить, что хотел. Смотрю, однако, на эту книгу шестую как на кульминационную точку романа». Седьмая книга «Алеша» и две следующие окончены к январю 1880 года — последнего в жизни писателя.

Роман печатался в журнале «Русский вестник» и еще до завершения публикации вызвал большое количество откликов. «Роман читают всюду, пишут мне письма, читает молодежь, читают в высшем обществе и никогда еще я не имел такого успеха». Знал бы Федор Михайлович, что читают и спорят о нем и сейчас — и великие умы, и обыватели, а другой его роман «Преступление и наказание» изучают в школе — удивился бы немало и, наверное, не посчитал бы себя достойным такого внимания.

Поминание

Говорят, что в Оптиной роман читали, но образ инока Зосимы и его учение не приняли. Вменяли несоответствие литературного персонажа живому прообразу — старцу Амвросию, зная, что Зосима списан с него (об этом свидетельствует Константин Леонтьев — духовное чадо отца Амвросия, с его благословения принявший монашество). Только небольшая портретная характеристика, приведенная в романе, показывает сходство вымышленного героя и реального человека. Когда старец Зосима является Алеше Карамазову во сне после своей смерти, мы видим отца Амвросия: «…к нему подошел он, сухонький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся. Лицо все открытое, глаза сияют». С сохранившейся фотографии ХІХ века на нас смотрит именно он, прославленный оптинский старец.

В монастыре о визите Федора Михайловича вспоминали. Имеется уникальное документальное свидетельство о том, как монахи восприняли его кончину. 9 февраля 1881 года в московской газете «Современные известия» было напечатано письмо из Оптиной: «Когда дошла до нас весть о кончине Федора Михайловича, мы истинно пожалели писателя-психолога, симпатичного человека и истинного христианина. Монастырское начальство, узнав о смерти Достоевского, распорядилось поминать его на Литургии, и мы в обедню на Сретение услышали ектенью протодиакона, молившегося о рабе Божием Феодоре, и многие, знавшие, кого поминают, и хотя несколько слышавшие о нем, усердно молились. Горько, горько мне стало за обедневшую семью наших писателей, лишившуюся таких столбов русской литературы, как Писемский и Достоевский. С каждым годом все уменьшается эта семья» (Писатель Алексей Писемский скончался 21 января 1881 г.).

«Никак генерала хоронят?»

1 февраля 1881 года на Тихвинском кладбище Петербурга состоялись похороны Достоевского. Вдова писателя вспоминала, что Александро-Невская лавра предложила для его погребения любое место на своих кладбищах. Представитель лавры сказал, что монашество «просит принять место безвозмездно и будет считать за честь, если прах писателя Достоевского, ревностно стоявшего за православную веру, будет покоиться в стенах лавры». Место было найдено вблизи могил Карамзина и Жуковского. Похороны вылились едва ли не во всенародное шествие. Особенно много было молодежи. Какая-то старушка спросила, крестясь:

- Никак генерала хоронят?

- Не генерала, а писателя, учителя…

- То-то, я вижу, столько молодежи-то. Значит, большой и хороший был учитель. Царство ему Небесное.

На могильной плите писателя высечен евангельский стих о зерне, дающем жизнь новую — эпиграф из «Братьев Карамазовых». «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин, 12. 24).

Из произведений Достоевского действительно произрастают в сознание ростки новой жизни, новой мысли, нового миропонимания. Ты осознаешь, что нельзя как Раскольников, Рогожин или Смердяков преступать через человеческую жизнь, губить чью-то пускай и повинную душу. Нельзя, потому как и сам станешь по ту сторону добра и повязнешь навсегда в мире без тепла и света. А возрождается человек только, когда верит в Бога. В завершение, вторя Василию Розанову, скажу еще раз: до Достоевского, как и до покаяния собственной души, всегда должно быть дело каждому здравомыслящему и верующему человеку.

Взято с http://orthodoxy.org.ua

http://www.pravoslavie.ua/articles/culture_and_art/2012/05/25/636/