Из жизни одной подмосковной усадьбы. Светлана Скороходова

                Парк преданьями состарен.

                Здесь стоял Наполеон,

                И славянофил Самарин

                Послужил и погребён.

                Здесь потомок декабриста,

                Правнук русских героинь,

                Бил ворон из монтекристо

                И одолевал латынь.

                Если только хватит силы,

                Он, как дед-энтузиаст,

                Прадеда-славянофила

                Пересмотрит и издаст.

                               (Б.Л. Пастернак)  

Еще в 2012 году я решила разыскать подмосковную усадьбу Измалково, в которой с 10 лет жил этот удивительный человек, аскет и воин одновременно. Клочок подмосковной земли, связанный с жизнью Самарина, имеет сакральное значение для русской истории и культуры.

Мне захотелось хотя бы немного окунуться в атмосферу детства Юрия Федоровича, вдохнуть тот воздух, которым когда-то дышал он, погулять по старому парку, хранящему секреты давно минувших лет.

Измалково не было родовым имением Самариных. Они приобрели его только в 1829 г., когда умер дедушка философа, Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий, а за ним и тётка, Аграфена Юрьевна, оставив десятерых детей. Софья Юрьевна, мать Юрия Фёдоровича (Юши), взяла к себе на воспитание племянницу, шестнадцатилетнюю Екатерину, которая оставалась в их доме до 1838 г. К тому времени в семье Самариных, кроме Юши, было четыре сына (Михаил, Александр, Владимир, Николай) и две дочери: Мария (1821 – 1888), графиня Сологуб, и Екатерина (1825 – 1840). Тяжёлые утраты и маленькие дети вынуждали семью остаться на лето где-нибудь недалеко от Москвы. Измалково находилась в 20 верстах от города по Можайской дороге. По семейному преданию, Софья Юрьевна продала своё брильянтовое ожерелье, подаренное ей перед свадьбой её будущим мужем, чтобы приобрести усадьбу для своих детей. После покупки Измалкова в семье родились Пётр (1830 г.), и Дмитрий (1831 г.).

Для Самариных Измалково стало «лесным имением» и «летним университетом». Как известно, каждый ребёнок в их семье занимался по индивидуальной программе, учитывающей его интересы и склонности. Учёба не прекращалась даже летом, и день детей разделялся на часы учения и часы отдыха, заключающегося в занятиях гимнастикой на свежем воздухе, игре в шахматы, верховой езде и пр. Для консультации Ф. В. Самарин приглашал лучших преподавателей из Москвы.

В этой усадьбе побывал Н.И. Надеждин (1804 – 1856). В 1826 г. он, профессор словесности и немецкого языка в Рязанской духовной семинарии, стал учителем Юрия и Марии. В огромной библиотеке Измалкова стоял бюст боярина Матвеева, прадеда Фёдора Васильевича, соратника Петра I. Надеждин брал из неё книги на французском языке, поэтому немудрено, что в 1830 году он защитил диссертацию «О происхождении, природе и судьбах поэзии, называющейся романтической». В декабре 1831 г. Надеждин был уже назначен ординарным профессором теории изящных искусств и археологии Московского университета. Позднее он переселился в ректорский дом и начал издавать журналы «Телескоп» и «Молва». Первые номера Надеждин подарил своему ученику, Юрию. Самаринскую библиотеку в начале 1920-ых гг. приобрёл Пражский университет.

По живописному парку, окружавшему дом со всех сторон, с маленьким Юшей часто гулял его личный гувернёр, француз Адольф Пако, который говорил с ним только по латыни. Пако стал почти членом семьи, обрусел и превратился в Степана Ивановича, известного преподавателя Московского университета начала 40-ых гг., учителя французской литературы у детей Дениса Давыдова. Его дочь, Елизавета, и внучка, Маруся, также воспитывались в семье Самариных и проводили лето в Измалково. Недалеко от дома была церковь св. Дмитрия Ростовского с каменными надгробиями XVIII века. Она была снесена в 1930 – х гг.

В 1834 г. Ю.Ф. Самарин поступил на словесное отделение философского факультета Московского университета. После усиленных университетский занятий Самарин весело ехал в родное Измалково. Его увлекали охота и верховая езда. В усадьбе жизнь била ключом: ставились домашние спектакли, звучала музыка, по вечерам читали вслух и играли в шахматы, а в тёплое время года катались на лодках в пруду, специально вырытом крестьянами для помещика. Особенно приятны были вечерние прогулки по парку.

             С 1840 по 1843 гг. в родном Измалкове Самарин писал диссертацию «Стефан Яворский и Феофан Покопович». Зимой огромный дом оставался пустым. Самарин жил в нём совсем один, но ему было уютно и спокойно, он не чувствовал одиночества и считал это время самым плодотворным для творческой работы. Свои интеллектуальные занятия он прерывал для создания картин или зарисовок: измайловский парк, освещённый луной, весёлые крестьянские дети, скатывающиеся с горы и пр. В 1842 году в письме к А. Н. Попову Самарин с удовлетворением писал, что в его Петербургском кабинете будут висеть картины собственного его изделия[3].

После смерти Ф.Д. Самарина в Измалкове жил Николенька Самарин (1829 – 1892)[4], который до конца своих дней хранил очки и рогульку матери для вязания шнуров. Все эти сокровища были обнаружены в доме среди его личных вещей после смерти.

Интересно, что в 1905 году в Измалкове не было никаких волнений, не было сожжено ни одного дома, что говорит об уважении простым народом господ Самариных. Об истории усадьбы с 1918 г. можно прочесть в редкой книге, написанной местными краеведами, которую нам удалось найти в библиотеке в Переделкино[5].

После революции на месте примыкавшего к парку леса были построены знаменитые писательские дачи, а местность, принадлежавшая славному дворянскому роду Самариных, стала называться Переделкино. Думаю, что неслучайно в самой усадьбе с 1923 г. был приют для детей, а потом – детский санаторий, который ещё в средине 80–ых годов был очень оживлённым. Природа Измалкова (была?) уникальна, а воздух особенно полезен тем, кто страдает астмой. В 80-ые годы туда специально приезжали биологи, чтобы изучить флору этих мест.

Когда мы приехали в Переделкино в 2012 г., то не знали, куда идти. Продавщица в местном магазине подробно рассказала нам, как найти знаменитую усадьбу. Сердце моё замерло, когда я подходила к парку. Однако его загораживал высокий зелёный забор, которому, казалось, не было конца. Он был весь в граффити. Очевидно, кто-то купил себе землю на территории бывшей усадьбы. Неужели нельзя подойти к дому? Вдоль забора тянулась узкая аллея, уходящая вглубь, по которой мы осторожно пошли, озираясь по сторонам. Забор имел явно угрожающий вид.

Мне было интересно узнать, что же за дворцы строят себе новые владельцы этих мест. Я забралась на поваленные деревья и заглянула поверх высокого забора. Оказалось, что там ничего нет. Пустота.

Было начало мая. Листья только начали распускаться. Сквозь голые ветки, кое-где прикрытые молодой зеленью, виднелся старый двухэтажный дом. Я почему-то сразу его узнала, хотя никогда и не видела раньше. Он показался мне тёплым и родным. Морщинки брёвен улыбались всеми складками и, казалось, издали приветствовали нас. Недалеко от дома красовалась табличка: «Проход закрыт! Злая собака». Никто не обратил на неё внимания: всех притягивал к себе дом. Мы всё ближе и ближе подходили к нему. «Ну, здравствуй!» - сказала я про себя и прикоснулась рукой к тёплому бревну.

Дом был, с одной стороны, каменный, а с другой – деревянный. Каменная сторона вся облупилась. На ней виднелась трещина, которая шла от фундамента почти до самой крыши. Мой попутчик сказал, что дом невозможно отреставрировать: очень дорого. Я начала фотографировать. Неожиданно залаяла собака, раздались крики. К нам бежал охранник, размахивая руками. «Вы не видели надписи?! Собака сорвётся с цепи и вас разорвёт! Нечего здесь фотографировать, здесь кругом камеры! Кто вы такие? Уходите отсюда! Дом в аварийном состоянии и может рухнуть на вас. По парку гулять нельзя. Здесь кругом ямы, закрытые железными прутьями. Можно не только провалиться, но и напороться на кол». Но нам всё-таки удалось сделать несколько кадров и подержаться за ручку той самой двери, к которой когда-то прикасался Юрий Фёдорович Самарин. Однако нам не позволили подойти к дому и оглядеть его со всех сторон. Охранник объяснил, что дом снести не могут, потому что он принадлежит министерству здравоохранения, а земли вокруг него – уже чья-то собственность: место красивое и близко от Москвы.

Когда мы уходили, я обернулась и вновь посмотрела на дом. Он мне по-прежнему улыбался, тепло, без всякой грусти, словно имел душу. Старый, добрый друг! Он был выше окружавшего его мира меркантильных дельцов. Недалеко от дома я заметила старинный фонтан, который давно уже не работал, и представила, как спорили возле него Ю.Ф. Самарин и К.С. Аксаков о будущем России, которую они любили до «боли в сердце», как проезжали здесь экипажи, и проходили дамы, шурша шелками и кружевами. На последней моей фотографии дом виден сквозь пробивающуюся молодую листву. В этом мой попутчик увидел особый знак - надежду на возрождение. Кстати, в библиотеке нам рассказали, что какой-то местный активист упорно борется за сохранение дома Самарина, называя его «национальным достоянием»!

Мы нашли пруд, который вырыли крестьяне по приказу помещика. На берегу было много мусора. Оказалось, что от пруда дорожка ведёт прямо к усадьбе. Мой попутчик дошёл почти до самого дома, несмотря на все предостережения о ямах и кольях. Скорее всего, они – выдумка: он невозмутимо прогулялся по парку и вернулся обратно. Я же всё это время стояла на берегу и удивлялась: как, несмотря на такую заброшенность вокруг, всё-таки чувствуется потаённая красота русской природы? И дом, и этот пейзаж как-то окунули меня в моё детство, пробудили давно забытые переживания.

Мы двинулись дальше и «встретили» ещё один «персонаж» – трактир «Самаринъ». Он неприятно меня поразил: «Почему существует университет А. И. Герцена, а эта пивнушка носит имя Самарина?». Но мой попутчик думал иначе: «Ничего. Хоть какая-то память». На этом же трактире красовалось ещё одно говорящее название – «Пеньки». Что за «пеньки»? Мне почему-то вспомнились стихи Е.В. Колобова, основателя театра «Новая опера», и я читала их про себя всю обратную дорогу:

На горе - деревня, рядышком - погост.

Что ж, Россия, солнышко, слёзы не утрёшь?

Весь ты век промаялась (даже не один),

 С ворогами лаялась, отдалась другим…

Как кукушка ветрена, воробьём живёшь…

ХХI явится - как ты запоёшь?

                    Я хочу, чтоб пела ты голосом своим,

                    Пусть чуть - чуть надтреснутым, только не чужим.

                   Песня будет ладная - ласковой, незлой.

                   И прибудет осень к нам гостьей золотой.

Главное, живые, Бога не гневить,

Если и не верить, то и не хулить,

А жестоким словом, чтоб могил не рыть…

Господи! России быть или не быть? 

           И сейчас Россию мучают гамлетовские вопросы, она по-прежнему – на перепутье. Важно, что надежда всё-таки остается, и в глубине души я всегда буду вспоминать улыбающийся дом Самарина наперекор всей окружающей его корыстной и мелочной суете. Святыни наши по-прежнему поруганы, а площадей и рынков больше, чем алтарей. Но верю, что тьма все-таки рассеется и не сможет одолеть тех, кто любит родную землю так, как любил ее Самарин.