Ирина Гончаренко: Долгая дорога к хэппи-энду

Возможно, лучшее доказательство существования рая — надежда на счастье, ожидание счастья. Эти свойства человеческой души заложены в нас Творцом. Но сознание, лишённое христианских заповедей, может исказить и верные чувства. Мы жаждем счастья в земном, материальном его понимании, не замечая подмены. Это подтверждают и образы наших любимых литературных героев.

У Сэлинджера в повести «Над пропастью во ржи» главный герой, коротающий время в Нью-Йорке в ожидании, когда его родители из письма директора, а не от него самого узнают о его очередном исключении из школы, смотрит фильм. Мы узнаём его содержание из пересказа этого очень искреннего и на дух не переносящего фальши юноши. Прочтём, как этот герой по имени Холден Холфилд пересказывает конец фильма.

«Я бы рассказал вам, как было дальше, но боюсь, меня стошнит. Дело не в том, что я боюсь испортить вам впечатление, там и портить нечего. Словом, всё кончается так, что Алек женится на этой простой девушке, а её брат, хирург, приводит нервы в порядок и делает операцию мамаше Алека, чтобы она прозрела, и тут этот бывший пьяница и Марсия влюбляются друг в друга. А в последних кадрах показано, как все сидят за длиннющим столом и хохочут до колик, потому что датский дог вдруг притаскивает кучу щенков. Все думали, что он кобель, а оказывается, это сука. В общем, могу одно посоветовать: если не хотите, чтоб вас стошнило прямо на соседей, не ходите на этот фильм.

Но кого я никак не мог понять, так это даму, которая сидела рядом со мной и всю картину проплакала. Можно было подумать, что она такая жалостливая, добрая, но я сидел рядом и видел, какая она добрая. С ней был маленький сынишка, ему было скучно до одури, и он всё скулил, что хочет в уборную, а она его не вела. Всё время говорила — сиди смирно, веди себя прилично. Волчица, и та, наверное, добрее. Вообще, если взять десять человек из тех, кто смотрит липовую картину и ревёт в три ручья, так поручиться можно, что из них девять окажутся в душе самыми прожжёнными сволочами. Я вам серьёзно говорю».

Трудно не согласиться с героем Сэлинджера, но не всё так просто. Счастливый конец — непременное условие сказки, и если бы это было не так, детство программировало бы нравственных калек. Представьте себе ребёнка, выросшего на сказках о том, как волк безнаказанно съел Красную Шапочку, поросята, все до единого, построили домики из соломы, а репка оказалась безнадёжно увязшей в земле. Да, собственно, и пересказанный финал фильма вряд ли был бы лучше, если бы Алек попал под трамвай, мамаша осталась слепой, а кобель загрыз бы Марсию.

Человеку, особенно на заре его жизни, победа добра нужна как восходы солнца, цветы, яблоки и любовь родителей. А как же иначе узнали бы мы то, что благ Господь? Это желание хэппи-энда заложено в нас вместе с совестью, вместе с нравственным законом.

То проникшее сейчас в искусство видение мира, которое называется «чернуха», противоестественно для человека. Более того, чернушным взглядом на жизнь легко оправдать собственные неблаговидные поступки, а вера в добро — скелет нашей нравственности и стойкости, без которого человек расползается.

Замечательно об этом у Толкиена: когда назгулы летят на Гондор и близкий к отчаянию Фродо говорит Сэму: «На что мы опираемся, Сэм?» — тот отвечает: «На то, что в мире есть добро и за него стоит бороться».

У Корнея Ивановича Чуковского в книге «От двух до пяти» есть интересные примеры того, как дети не приемлют отсутствия хэппи-энда. Им даже волка, оставившего примёрзший хвост в проруби, жалко: «Но ведь хвост потом вырос? Правда?»

Чуковский рассказывает о своём пятилетнем внуке в детском театре. Когда коварные злодеи оклеветали благородного героя, он закрыл себе ладонями глаза: «Больше не стану смотреть. Ты скажешь, когда начнётся хорошее». Я сама до сих пор помню, как невыносимы были история про серенького козлика и «Сказка о глупом мышонке».

Мы выросли бы циничными и озлобленными, если бы Золушка осталась без принца. Но этой истории можно обрадоваться по-разному: можно с облегчением вздохнуть о восстановлении справедливости, можно порадоваться счастью влюблённых, а можно увидеть главное в том, как это она из кухни да в принцессы. Возникает вопрос: а в чём, собственно, заключается хэппи-энд?

В американской литературе, пожалуй, самые рвущиеся к хэппи-энду, самые целеустремлённые герои — Мартин Иден Джека Лондона и Скарлетт О’Хара Маргарет Митчелл. Если герои, скажем, Хемингуэя отвечают стойкостью и мужеством на выпавшие им трудные жизненные обстоятельства, то эти два персонажа вылепливают свой хэппи-энд с удивительной напористостью. Только Мартин Иден создаёт себя для той жизни, которая кажется ему самой лучшей, а Скарлетт на всё готова, чтобы для себя, себе урвать всё желанное и вожделенное. В трудные дни войны она говорит: «Я пройду через всё, а когда это кончится, я никогда больше не буду голодать. Ни я, ни мои близкие. Бог мне свидетель, я скорее украду или убью, но не буду голодать».

Если вы подумали, что Скарлетт движет пылкая любовь к близким, то обращусь к ещё одной цитате. Скарлетт предлагает женатому человеку, которого она любит: «Давайте убежим, бросим их всех! Устала я гнуть спину на других. Кто-нибудь о них позаботится. Ах, Эшли, давайте убежим, убежим вдвоём — вы и я».

Люди, которых она готова бросить на произвол судьбы, это её маленький сын, к которому она совершенно равнодушна, её отец, беспомощный, помешавшийся после смерти жены и вражеских бесчинств, жена Эшли, она же золовка Скарлетт с новорождённым младенцем, и четыре негра, променявших свободу на верность семье О’Хара (действие романа происходит на Юге Америки во время и после войны Севера и Юга).

Почему я цитирую этот порой безвкусный «дамский» роман? Я взялась его читать недавно, после того, как одиннадцатиклассница сказала мне, что Скарлетт — образец для подражания. Да и пожилые люди, казалось бы, с гораздо более устойчивым нравственным чувством тоже поют ей дифирамбы: «Она такой живой человек!» Почему?

Скарлетт замечательно умеет «держать удар». Она не раскисает и поднимается, она, насколько я понимаю, увлекает своей напористостью и целеустремлённостью, тем, что не признаёт поражений. Она такой же эгоистичный монстр, как Эмма Бовари Флобера, но такая крысиный яд не выпьет — скорее, подмешает его кому угодно, кто стоит у неё на пути.

Занятно, что самый похожий на неё герой в русской литературе — Павел Иванович Чичиков. Он тоже умеет подниматься и не раскисать после поражений. Почему же Скарлетт, в отличие от Чичикова, о котором Гоголь написал: «Пора припрячь подлеца!» — вызывает у многих столь тёплые чувства? Ведь Митчелл своими именами называет и её эгоизм, и тщеславие, и беспринципность. Думается, дело в том, что она близка авантюрным героям: на этих героев наш нравственный анализ не распространяется, мы просто желаем им удачи, участвуя в их приключениях. Мне доводилось читать остроумное замечание о том, что, читая «Трёх мушкетёров», мы не задумываемся о том, хорошо ли помогать королеве обманывать мужа и изменять родине.

А ещё незаслуженную симпатию к Скарлетт рождает то, как построен роман. Скарлетт — безоговорочно главная героиня, а все остальные, в том числе благородные герои, — только фон её жизни, и её интересы становятся самыми мотивированными, понятными и значительными для читателей. Митчелл — не Достоевский, который мог написать жизненные позиции героев романа так, чтобы они вступили в диалог, вовлекая нас в напряжённый выбор собственной точки зрения.

И тут Скарлетт похожа на Печорина, тоже вызывающего незаслуженное сочувствие читателей, поскольку читатель всё глубже в него всматривается, а затем и вовсе глядит на него сквозь страницы его дневника. Читатели сочувствуют человеку, ставшему причиной четырёх смертей и семерым нанёсшему тяжелейшие душевные раны.

У честной Митчелл со Скарлетт хэппи-энд не получился. Может быть, он получился у Джека Лондона в несопоставимо более совершенном в литературном отношении романе «Мартин Иден»?

Этот роман непременно надо читать юным, чтобы заражаться упорством в переделывании себя. Мартин Иден, матрос, человек «из низов» титаническими усилиями превратил себя в знаменитого писателя ради девушки из буржуазной семьи, которая показалась ему прекрасным ангелом из прекрасного мира. Но когда он стал вхож в этот мир, когда этот мир стал рукоплескать ему и платить деньги, он почувствовал опустошение и разочарование столь сильное, что покончил с собой. Такому могучему человеку оказалось душно среди людей, которые гнали его, когда он был простолюдином, и заискивали, когда он стал признан и состоятелен. Это было как подняться на неприступную скалу ради волшебного сада — и найти там вместо него пустой сарай. В лице Джека Лондона американская литература утверждает совершенную недостаточность для человека воплощения в жизнь того, что принято называть американской мечтой.

И не только литературой, а жизнью утверждает это Джек Лондон: его роман «Мартин Иден» — во многом автобиографический роман, а непонятные обстоятельства его смерти оставляют возможность думать, что он описал собственный внутренний крах и собственное грядущее самоубийство.

А почему другой — более чем преуспевший — американец, знаменитый Хемингуэй закончил психическим расстройством и самоубийством?

Итак, в чём же хэппи-энд, если литература и сама жизнь уже не детские, и дело уже не просто в том, убежит ли вовремя Мауси от Котауси?

Очень интересны были для меня размышления Александра Леонидовича Дворкина о романе польского писателя Г. Сенкевича «Камо грядеши?». Он обратил внимание на то, что выжившие на арене Колизея и не погибшие за Христа во время гонений Нерона главные герои не выиграли, а проиграли. Точнее, Александр Леонидович пишет, что он порекомендует читать этот роман своей дочери, когда ей исполнится лет <nobr>12–13.</nobr> «Думаю, что в этом возрасте он будет для неё весьма вдохновительным и она сможет почерпнуть из него много хорошего и полезного. Вся острота вопроса в другом — а именно в том, насколько сентиментальная мелодрама о злоключениях двух влюблённых соответствует духу раннего христианства... Самым вопиющим диссонансом в книге звучит её концовка. Необходимый для мыльной оперы хэппи-энд, когда влюблённые воссоединяются и живут счастливо до конца своих дней, коренным образом противоречит всему пафосу раннего христианства, для которого был лишь один хэппи-энд — мученическая кончина. Сегодняшнему человеку воспринять это сложно, но ранняя Церковь жила одним порывом: быть свидетелем о Христе и не отступиться от Него даже перед лицом мучений и смерти. Христиане превыше всего стремились быть со Христом и перейти от жизни временной к жизни вечной».

Нам несопоставимо далеко до апостола Павла, писавшего: Ибо для меня жизнь — Христос и смерть — приобретение (Флп. 1, 21). Но, оказывается, все другие приобретения — крах, если не ведут по пути, указанному апостолом Павлом.

Из всех картин Босха меня более всего пугают не те, на которых снуют чудовища, а «Воз сена» и «Корабль дураков», очевидно, потому, что именно их я примеряю на себя. Едет воз сена, символизирующий житейское благополучие, и каждый норовит отщипнуть себе клок побольше. А наверху счастливцы, которые, по-видимому, считают весь воз своим. Они не злобствуют, не объедаются, не жадничают — они поют под звуки лютни в кругу желанных и возлюбленных, но рядом сидит чёрт, и никто, совсем никто не поднимает глаз на кротко смотрящего с облаков Господа.

Подобна ей и другая картина «Корабль дураков». По житейскому морю плывут люди, поют, едят вишни, опять же, забывая о Боге, забывая вовсе не потому, что не знают о Нём.

И вот мы в своей немощи оказываемся между опасностью увязнуть в чрезмерном умилении от житейских идиллий и опасностью возомнить, что мы переросли житейские идиллии и вместо душевного тепла сеять вокруг себя строгий холод, придумав, что это и есть жизнь духа. Непростая это штука — житейские радости, как непросто всё в нашем чудесном и трагическом мире.

Приход весны и бабочки учат нас воскресению; красота мира — вере в Создателя; то, что нас когда-то, со сбитыми коленями или чем-то испуганных, брали на руки и прижимали к себе так, как мы теперь прижимаем к себе своих детей, учит нас надежде на ничем не заслуженную Божию любовь и на самый главный хэппи-энд нашей жизни.

http://otrok-ua.ru/sections/art/show/dolgaja_doroga_k_khehppi_ehndu.html