ЕВАНГЕЛИЕ В МИРЕ КОНКУРЕНЦИИ

Я начну с примера из жизни другой страны. Мирослав Вольф вырос в Хорватии, но потом перебрался в США. Как-то, не так давно, он посещал Мостар — город в Боснии, большинство населения которого составляют хорваты. Его хорватский друг стал жаловаться ему на мусульман, которые постоянно строят новые мечети, а старые перестраивают в новом блеске. «Та война была войной оружия, — сказал он, — а теперь мы переживаем войну символов». Речь шла о том, что в 90-ые годы две этнические общины — хорваты и босняки-мусульмане — зверски резались между собой (и с сербами). И теперь он как хорват видел в новых мечетях ползучую экспансию, претензию на то, что эта местность принадлежит боснякам. В ответ Вольф обратил внимание на то, что хорваты поступают так же — на высоте, господствующей над городом, с которого его обстреливали во время той войны, возведен огромный латинский крест, который ночью подсвечивается. В контексте этого многострадального региона этот крест выглядит вовсе не как провозглашение спасающей Божией любви. Он о другом: эта территория принадлежит хорватам-католикам, и нечего тут. Так сооружения, теоретически призванные прославлять Бога, возвещают не славу Божию — а славу нации. А врагам, соответственно, смерть. Вольф замечает, что люди руководствуются не страхом Божиим — а страхом друг перед другом.

Религия вообще очень легко превращается просто в еще одну форму коллективной идентичности — когда человек ходит не перед Богом, а перед племенем. Большая часть того, что пламенные атеистические публицисты выдают за «религиозное» насилие, на самом деле связано с таким религиозно окрашенным трайбализмом.

Объединения людей в этом падшем мире — племена, нации, корпорации, державы — сражаются за свои интересы, расширяют зоны влияния, стремятся подавить и, желательно, уничтожить конкурентов. Религиозные общины состоят из таких же грешных людей и, в общем случае, склонны действовать также.

А если враги нашего племени заодно еще и Божии враги, это очень удобно и придает картине мира приятную завершенность.

И вот Евангелие приносит в этот мир борьбы и конкуренции нечто радикально иное. Бог становится Человеком — и позволяет Себя распять. Он провозглашает Царство, основанное на служении.

«Иисус же, подозвав их, сказал им: вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будем вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк. 10, 42-45).

«Националист хочет заставить меньшинства принять его язык и культуру, чтобы расширить могущество своей группы; религиозный националист делает ровно то же самое — он пытается заставить других исповедовать его веру»

История христианства — это история того, как Евангелие пробивалось через огромную толщу человеческого греха. Христианские общины вели себя по отношению друг ко другу как империалистические державы, делящие зоны влияния — в лучшем случае как корпорации, делящие рынок. При этом соперничество, обычное для этого падшего мира, и самые обычные племенные страсти легко воспринимались как благочестивая ревность. Националист хочет заставить меньшинства принять его язык и культуру, чтобы расширить могущество своей группы; религиозный националист делает ровно то же самое — он пытается заставить других исповедовать его веру. Конечно, при этом всегда говорилось, что вера эта — истинная и спасительная; но истина и спасение в таких случаях мало кому интересны.

Вопреки тому, что любят писать на атеистических демотиваторах, люди не режутся за богословские разномыслия. Люди режутся за власть и ресурсы, а религия выступает только в качестве маркера «своей» группы. Человек может быть яростно, ревностно «религиозен» в смысле приверженности своей группе и враждебности чужой и проявлять очень мало интереса к вере как таковой. Как сказал некий югославский партизан британскому корреспонденту, «наши, православные атеисты — это совсем не то, что их, мусульманские атеисты».

Когда неверы со стороны язвительно замечают, что разборки между различными группами христиан напоминают им борьбу корпораций за рынок сбыта, они, увы, правы. Наша падшая природа автоматически срабатывает раньше, чем мы успеваем подумать — а думаем мы уже над тем, как задним числом оправдать свои действия. Желание избавиться от конкурентов, которые претендуют на тот же ресурс, само по себе не имеет никакого отношения к богословию. Это то же желание расширить свою зону влияния и не дать конкуренту расширить свою, которое побуждает государства воевать. Любая империалистическая держава, конечно, предпочтет, чтобы ресурс не достался никому, лишь бы он не достался конкуренту. В этом контексте считать, что пусть человек будет неверующим или язычником, лишь бы он не стал баптистом, вполне логично.

«Полагать, что за пределами Православной Церкви немедленно начинается ад, было бы тяжелым сектантством»

Но как бы следовало действовать в другой, евангельской логике? Отойти от провозглашения уникальности Православной Церкви? Нет, ни в коем случае. Мы верим и исповедуем, что полнота истины пребывает в Православии. Но это не означает, что Бог не может действовать за пределами Церкви. Бог продолжает заботиться о всем Своем творении — и это значит, что некий свет и добро присутствуют в мире и за пределами Церкви. Полагать, что это не так, и за пределами Православной Церкви немедленно начинается ад, было бы тяжелым сектантством. Человек достаточно жестких конфессиональных воззрений, иеромонах Серафим Роуз, упоминает, что на его обращение повлияла музыка Баха. Бог может использовать лютеранского композитора для того, чтобы привести человека в Православную Церковь. У нас много и справедливо говорилось о том, что великая русская литература доносила до людей нравственное послание Евангелия в годы, когда церковная проповедь была чрезвычайно затруднена. Да и не только русская — нас совершенно не пугает мысль о христианских мотивах в великих произведениях западноевропейской литературы. Православные, которые протестовали бы против, скажем, книг К.С. Льюиса всё же редкость.

Да, мы можем сказать, что в музыке, в литературе, великих произведениях искусства свет Божий присутствует иначе, чем в проповеди Церкви — в более рассеянном, приглушенном, ослабленном виде. Но это свет, а не тьма. Через них в жизни людей и целых цивилизаций действует Бог, а не Его противник.

Как же нам относиться к проповеди Христа Спасителя, истинного Бога и истинного Человека, который умер за грехи наши и воскрес для оправдания нашего, вознесся во славе, проповедан Апостолами, когда эта проповедь исходит от инославных христиан? Может ли через такую проповедь действовать Бог? Христос, который свидетельствует о Себе через музыку лютеранина Баха — может ли Он свидетельствовать через проповедь лютеранского служителя?

Речь не о том, что проповедь неправославных христиан можно приравнять к проповеди Церкви. Нельзя. Речь о том, что истина остается истиной, когда ее провозглашают люди, которые не являются членами Православной Церкви. Господь Иисус Христос остается Господом Иисусом Христом, когда Его провозглашают баптисты или лютеране. Он остается Спасителем для тех, кто на Него надеется, и Господом для тех, кто Ему покоряется. И когда человек, услышав проповедь о Богочеловеке Иисусе Христе, верует, кается, изменяет образ жизни, проникается желанием быть Ему угодным — это действие Божие. Да, мы как православные люди признаем его незавершенным и будем увещевать человека присоединиться к Церкви. Но самый важный шаг к Церкви человек делает, когда он обращается ко Христу.

Понятно, когда мирские люди препятствуют баптистам проповедовать язычникам — на то они и мирские. Трагично, когда это делают православные. Если Иисус есть Сын Божий, Господь и Спаситель, мы должны, вместе с небесами, радоваться и ликовать, когда человек обращается к Нему в покаянии и вере. Если человек при этом имеет ошибочные мнения о таинствах или устроении Церкви — это дело поправимое. И его можно поправить, если человек будет нас слушать. А слушать он нас будет, если будет нам доверять — доверять искренности нашей веры и благожелательности. Когда он будет видеть, что мы не члены конкурирующей корпорации, но люди, боящиеся Бога и внимательные к Его действиям.

И тут важным аспектом православной миссии и православной проповеди может стать солидарность с теми христианами, которые сталкиваются с враждебностью и притеснениями. По крайней мере, мы можем сказать, что это делается не с нашего одобрения и не от нашего имени.

Сергей Худиев

Православие.Fm