"БОГ ДАРОВАЛ МНЕ ВЕСЕЛОЕ СЕРДЦЕ..." Игумен Петр (Мещеринов)

Мне было двенадцать или тринадцать лет. Мой папа, оркестровый музыкант, взял меня на генеральную репетицию оратории Гайдна «Времена года». Гайдна в Москве играли редко, и на концерт попасть было трудно. Раздались первые громовые аккорды вступления — и удивительная, захватывающая, совершенная музыка пленила меня и повлекла за собою.

До сих пор помню свои ощущения: как будто где-то на небе открылась дверь — и на меня потоками и водопадами излились чистейшие струи Красоты. Тогда я не знал еще, что слушал не просто произведение, являющееся абсолютным эталоном классики, но и музыку, в буквальном смысле слова вымоленную у Бога. Хоры, арии, оркестровые фрагменты сменяли друг друга — и не шелохнувшись, внимая Гайдну, просидел я почти три часа.
И еще одно воспоминание юности. Некоторые читатели старшего поколения, наверное, помнят о музыкальной традиции Москвы конца 70-х — середины 80-х годов прошлого века, когда 31 декабря, под Новый год, в Большом зале Консерватории Московский камерный оркестр исполнял «Прощальную симфонию» Гайдна. Это произведение играется при свечах. В последней части, медленной и печальной, музыканты один за другим встают, гасят свечи на пультах и уходят. Музыка истончается и тает; в конце симфонии на сцене остаются лишь две скрипки. Вот и они доигрывают свои прощальные фразы и, погасив последние две свечи, уходят. Потом встает и в тишине уходит публика… Это странное, совсем неуместное в электрический век действо было совершенно необычным и каким-то очень трогательным.
Но что же это за композитор, писавший такие оратории и симфонии? Давайте познакомимся с ним поближе.

I

Франц Йозеф Гайдн родился 31 марта 1732 года в деревне Рорау на границе Австрии и Венгрии. Происхождения он был самого что ни на есть низкого — из крестьян. Отец его, Матиас Гайдн, занимался каретным делом (если переносить на наши реалии — автослесарь) и при этом был и деревенским старостой; мать Анна Мария служила кухаркой. Семья Гайднов отличалась музыкальностью: отец по вечерам заполнял свой досуг пением и игрой на арфе (не зная при этом ни единой ноты), супруга его пела. Нередкими в доме Гайднов были импровизированные домашние концерты с участием других деревенских жителей. Маленький Йозеф с ранних лет принимал в музицировании самое непосредственное участие: к пяти годам он уже напевал отцу все его нехитрые мелодии. Видя музыкальный талант мальчика, родители отдали Йозефа на воспитание и обучение своему родственнику Иоганну Франку, регенту церковного хора из соседнего городка Хайнбурга. Воспитания, надо сказать, особого не было, а была несладкая жизнь в чужом доме. «Я получал больше колотушек, чем еды, — вспоминал Гайдн об этом периоде своей жизни, — и стал маленьким ежом». Так же плохо дело обстояло и с учебой: никаких систематических уроков мальчик не получал.
Уже тогда обнаружилась эта важная составляющая жизни будущего композитора: он жаждал учиться, но на учителей ему никогда не везло. Компенсировалось это обстоятельство каким-то необыкновенным интуитивным самообучением: Йозеф впитывал музыкальные впечатления и обрывки знаний везде, где только можно. Воспринятая Гайдном непосредственная музыкальная культура того времени таинственно переплавлялась в недрах его творческого организма; впоследствии это привело к созданию им новых форм музыки. И это совершенно поразительно: самоучка, не получивший никакого систематического образования, он дал музыкальному искусству в выпестованных им формах симфонии, сонаты и квартета такое богатство средств выражения, которое не исчерпано и поныне.
В 1740 году в Хайнбурге появился регент венского кафедрального собора святого Стефана Георг Рёйтер — он искал по всей Австрии хорошие голоса для детского хора. Маленький Гайдн ему очень понравился, и Рёйтер попросил родителей отпустить восьмилетнего мальчика в Вену, обещая не только содержать Йозефа, но и обучать его музыке. Родители согласились — и вот Гайдн в столице Австрии. Здесь повторилась хайнбургская история: певчие кафедрального хора содержались скудно, обращались с ними грубо, а кормили очень плохо. На всю жизнь Гайдн запомнил постоянно сопровождавшее его чувство голода.
Что же касается обучения музыке, то за девять лет пребывания Йозефа в капелле (а он лет с десяти стал уже сочинять музыку) Рёйтер дал ему всего один урок. Правда, Гайдн ухитрился извлечь из него большую пользу. Дело было так: однажды Рёйтер увидел, как Йозеф тщательно выписывает двенадцатиголосную хоровую партитуру, сочиняя гимн Богородице. «Ах ты, глупый мальчик, — сказал регент. — Разве тебе недостаточно двух голосов?». Это мимоходом брошенное замечание подвигло Гайдна задуматься над одним из важнейших принципов композиторского искусства, которым он столь мастерски овладел впоследствии, — над использованием возможного минимума музыкальных средств.
Несмотря на довольно тяжелую жизнь маленьких певчих, Йозеф никогда не терял веселья — сказывалась крестьянская закалка. Отличался он весьма хулиганистым характером и в играх и проказах был заводилой. Однажды детская капелла пела в императорском дворце, фасад которого тогда ремонтировался. Ожидая времени выступления, мальчишки стали бегать по строительным лесам, производя ужасный шум и грохот. Из окна выглянула императрица Мария Терезия и повелела детям прекратить беготню. После непродолжительного затишья грохот на лесах возобновился. Государыня опять высунулась из окна и закричала, что бесчинники сейчас «получат по шиллингу» (то есть будут выпороты). Шум не прекращался, и монаршая угроза была приведена в исполнение.
Через тридцать лет императрица нанесла визит князю Эстергази, в капелле которого Гайдн служил. После исполнения посвященной Марии Терезии симфонии ее автор, уже всемирно известный композитор, был представлен государыне. В ходе беседы Гайдн напомнил Марии Терезии о «шиллинге», который он получил от нее в детстве. «Что же, — сказала императрица, —шиллинг тот, я вижу, принес хорошие плоды», — и подарила композитору драгоценную табакерку, наполненную золотыми дукатами…
Но это будет впоследствии, а пока Йозеф поет, проказничает, голодает и пишет музыку. В 1749 году появились на свет его первые крупные законченные сочинения — две мессы. Написанные семнадцатилетним юношей, эти произведения поражают своей безупречной формой и особым характером, свойственным всем сочинениям Гайдна, — ясностью, стройностью, светлым и радостным чувством. Совпадение: в том же 1749 году в Лейпциге почти ослепший, живущий уже в некоем внутреннем (да и внешнем) «затворе» Бах пишет свой Opus compendium — Высокую мессу h-moll. Такая вот символичная «передача эстафеты» — от старой музыки к новой, от одного гения к другому… Осенью того же года у Йозефа стал ломаться голос, и его безжалостно выгнали из капеллы. Всю ночь под дождем и пронизывающим ноябрьским ветром бродил он по неприветливым улицам Вены. Под утро, утомленный и голодный, он задремал на скамье...
Через полвека принять Гайдна и сказать ему несколько комплиментов будут считать за честь короли и князья Европы.

II

Жизнерадостность и крестьянская хватка Гайдна не дали ему пропасть. На первое время его приютил один из приятелей. Йозеф стал подрабатывать в многочисленных венских оркестриках и ансамблях. Небольшие деньги, которые он зарабатывал, Гайдн тратил на книги и ноты: жажда учения не оставляла его. Для того, чтобы учиться, он устроился слугой к жившему тогда в Вене известному итальянскому композитору Никколо Порпоре. «При этом не было недостатка в обзывании меня ослом, олухом, плутом, в тычках в бок; но я все сносил терпеливо, так как извлекал большую пользу из указаний Порпоры в области пения, композиции и итальянского языка», — рассказывал Гайдн на склоне лет. Его приглашали преподавать начинающим музыкантам. «Когда я потерял голос, мне пришлось целых восемь лет еле перебиваться обучением юношества — этот жалкий хлеб отнимает время для совершенствования», — вспоминал композитор. Это были для него тяжелые, но и очень важные годы становления, наполненные учением, трудом, сочинением музыки…
Вообще жизнь Гайдна очень поучительна для современного человека. Он был то, что сейчас называется self-made-man — человек, сделавший себя сам. «Молодые люди могут видеть на моем примере, что из ничего может возникнуть нечто. Но то, чем я стал, есть результат сильнейшей нужды», — говорил Гайдн в старости.
В 1760 году Гайдн женился. Эта была странная история. Йозеф влюбился в одну девушку, но она ушла в монастырь и он женился… на ее старшей сестре. Брак был неудачным. Супруга композитора отличалась сварливым, неуживчивым характером. «Ей было все равно, кто ее муж — сапожник или артист», — обронил как-то Гайдн. Кроме того, у них не было детей. Тем не менее прожили они вместе сорок лет, до ее смерти в 1800 году.
В 1761 году Гайдна, чьи сочинения уже приобрели известность, пригласили занять место капельмейстера, то есть руководителя оркестра, в капелле князей Эстергази. Это был богатейший венгерский княжеский род, владеющий множеством земель. Гайдн подписал контракт и на тридцать лет уехал «в глушь»: в поместье Эстергази и в близлежащий городок Айзенштадт.
Советские учебники, по которым я учился, стенали по этому поводу на все лады: ах, Гайдн в положении слуги, чуть ли не крепостное право, тридцать лет в рабстве, на отшибе культурной жизни… и проч. На деле все было вовсе не так. Князь Николай Эстергази был меценатом, благотворителем и просвещенным человеком, к которому Гайдн до конца своих дней сохранял чувство любви и благодарности. Князь прекрасно понимал, кто служит у него капельмейстером и кто за счет кого войдет в историю, — и создал Гайдну «режим наибольшего благоприятствования». В распоряжении композитора был прекрасный оркестр — это давало возможность Гайдну свободно экспериментировать, вырабатывая новые звучания и новые музыкальные формы. Поместье Эстергази было отнюдь не периферией, но одним из центров культурной жизни, посещаемым и царствующими особами  (об одном таком посещении я рассказал выше). Гайдн пользовался личным расположением князя, который позволял ему то, чего не потерпел бы от других.
Взять хотя бы историю с упомянутой уже «Прощальной симфонией». В 1772 году князь очень долго, до поздней осени, держал капеллу в своей летней резиденции. Жить в болотистой местности становилось уже невозможно — и Гайдн, написав свою симфонию и снабдив ее «режиссерскими указаниями» по поводу свечей, намекнул тем самым князю, что пора бы и домой. Князь намек понял и распорядился собираться. Свобода Гайдна ничем не ограничивалась — не без содействия князя он получил европейскую известность, часто бывал в Вене, а сочинения его печатались и исполнялись во многих странах. Так что годы пребывания в капелле Эстергази были для композитора временем не только интенсивного творчества и раскрытия в полной мере его гения, но и приобретения центрального места в европейском музыкальном мире.
Скажем несколько слов о внешности и характере Гайдна. Он был среднего роста; лицо его, с большим носом и со следами перенесенной оспы, не отличалось красотой, но было одухотворено радостью и добродушием. Человеком он был добрым и благожелательным. Занимая, с одной стороны, подчиненное по отношению к князю положение, а с другой — являясь начальником над большим коллективом музыкантов, Гайдн не проявлял ни лакейства по отношению к высшим, ни жестокости к низшим. При любой возможности он заступался перед князем за своих подопечных. Музыканты очень его любили — людям, знакомым с оркестровым бытом, это о многом говорит. Характерен случай, когда, уже будучи в Лондоне, Гайдн умудрился за одну репетицию расположить к себе огромный лондонский оркестр, собирающийся устроить «немецкому пришельцу» обструкцию, так что все последующее время оркестранты души в нем не чаяли. Отличали композитора неизменное чувство юмора, склонность к шуткам и невинным проказам — это хорошо слышно и в его музыке.
Трогательная дружба связывала Гайдна с Моцартом — два великих композитора познакомились в Вене в 1781 году. Между ними не было ни тени соперничества, отношения их были вполне Евангельские: каждый из них честию друг друга больша творил (Рим 12:10). Для творческих личностей такого масштаба это большая редкость. Смерть Моцарта в 1791 году Гайдн переживал как личное великое горе и всякий раз вспоминал младшего друга со слезами. При своей известности и всеобщем почете Гайдн нисколько не превозносился, не стыдился своего крестьянского происхождения, был приветлив с людьми; друзья ласково звали его «папашей» (это обращение придумал Моцарт). Никому в жизни он не сделал зла, удалялся от интриг. А когда стал состоятельным человеком, то много и охотно благотворил, стараясь, чтобы об этом никто не знал. Внутренний облик Гайдна представлял собою сочетание воли и доброты, — поистине прекрасное сочетание!
В 1791 году старый князь Николай Эстергази умер. Пенсия, которую он завещал Гайдну, позволяла тому жить безбедно. Формально он оставался капельмейстером, но никакими служебными обязанностями наследники князя Николая его не связали, и Гайдн переехал жить в Вену. Перед шестидесятилетним композитором (не забудем, что в то время такой возраст считался уже настоящей старостью) открывалось новое поприще.

III

В конце 1791 года Гайдна пригласили с концертами в Лондон — и он с удовольствием согласился. Дважды посетил он Англию: в 1791–92 и 1794–95 годах. Возвращаясь из Англии во второй раз, Гайдн познакомился с молодым Бетховеном и поспособствовал его переезду в Вену, где давал ему уроки композиции. В Англии композитор стал почетным доктором Оксфордского университета, в его честь английский король устраивал празднества и приемы, имя Гайдна гремело по всей Европе. Но главное — эти поездки дали новый импульс его творчеству: из-под пера композитора вышли знаменитые «Лондонские симфонии» и масса других прекрасных сочинений. Глубокое впечатление произвела на Гайдна музыка Генделя, с которой он познакомился на Британских островах. Под влиянием Генделя возникли поздние, самые зрелые и совершенные творения Гайдна — оратории «Сотворение мира» и «Времена года» и шесть последних месс.
Первая оратория написана на библейский сюжет и повествует о шести днях Творения и о райской жизни человека до грехопадения. В наше кинематографическое время музыкальный рассказ Гайдна может показаться наивным и простым, но главное в этом произведении — не звуковые «иллюстрации» Божьих дел, а благоговейное и радостное религиозное чувство, которое светится в каждой ноте оратории. Именно из-за искренней религиозности, которую невозможно скрыть, в советское время это произведение было под запретом; лишь дважды москвичи смогли его услышать: когда приезжали иноземные дирижеры Герберт фон Караян и Игорь Маркевич, чуть ли не со скандалом настаивавшие на исполнении «Сотворения» (на втором концерте мне посчастливилось присутствовать). Что уж говорить о гайдновской оратории на Страстную пятницу «Семь последних слов нашего Спасителя на Кресте»: в первый раз ее исполнили в Москве только в конце 80-х годов…
«Времена года» — вершина творчества Гайдна. Сюжет оратории исключительно классицистский: смена природных циклов и по аналогии путь человеческой жизни от весны к зиме, от рождения к смерти. Сочинение это давалось Гайдну с великим трудом, словно кто-то препятствовал ему. В такие моменты Гайдн брал в руки четки, становился на колени перед Распятием, со слезами молился и не вставал с колен, пока не чувствовал, что его посещало вдохновение. И об этом свидетельствует музыка. Красота, соразмерность, идеальное сочетание текста и звука делают ораторию «Времена года» подлинным эталоном классического искусства.
Последние шесть месс, написанных Гайдном параллельно с сочинениями обеих ораторий, заслуживают особых слов. Всю жизнь композитор был глубоко верующим человеком; сердцевину его религиозности составляло чувство радости о Боге. Этот поистине библейский дар Гайдн передал в своей духовной музыке. Многие даже укоряли его за это — мол, слишком веселы его мессы. «Когда я думаю о Боге, мое сердце так полно радости, что ноты бегут у меня словно с веретена, — отвечал на такие упреки композитор. — Бог даровал мне веселое сердце, и Он не прогневается на меня, что я служу Ему в веселии». Поразительно, что семидесятилетний старик смог написать такую музыку: живую, брызжущую радостью и юношеской энергией… В Милане мне удалось купить редкое издание двух месс — Nelsonmesse и Harmoniemesse (последнее крупное творение Гайдна). Особенность этих партитур в том, что основным текстом там напечатано именно то, что вышло из-под пера автора, и это дает возможность наблюдать за самим процессом композиции. Это необыкновенно интересно. Видно, как Гайдн записывает музыку: стремительно, не теряя ни минуты — только намеки на приемы исполнения, сплошные музыкальные аббревиатуры; как будто композитор сам не мог угнаться за музыкальной мыслью, переполнявшей его душу…
А затем силы вдруг оставили Гайдна. После Harmoniemesse он пробовал писать квартет — но закончить его не смог. Он был полон музыкальных идей, но внезапно подступившая немощь не позволяла оформить эти идеи в музыкальное целое. Гайдн очень страдал от этого. «Это всё “Времена года”, они подорвали мои силы, — жаловался композитор, — не надо мне было писать их»… О нет, маэстро! Надо было, надо! И спасибо вам за эту жертву!
Слава Гайдна достигла своего апогея. Монархи и князья Европы осыпали его своими милостями, университеты присваивали ему ученые степени, музыкальные общества принимали его в свои почетные члены — так, в 1808 году Гайдн стал почетным членом Петербургского филармонического общества. Сам же старец дряхлел и угасал. В первых числах мая 1809 года французские войска осадили Вену; один снаряд разорвался прямо у домика Гайдна. Под канонаду артиллерийского обстрела 31 мая 1809 года композитор скончался. Узнав об этом, Наполеон повелел выставить у дома покойного почетный караул. Похоронен Гайдн в городской церкви Айзенштадта — городка, в котором он прожил тридцать лет.

IV

Гайдном написано великое множество работ: 104 симфонии, 83 струнных квартета, 62 сонаты для фортепиано, 4 оратории, 14 месс, 14 опер и масса иных симфонических и камерных произведений. Конечно, среди такого обилия музыки есть сочинения, представляющие, так сказать, «творческую лабораторию» автора, но большинство произведений — это высочайшее музыкальное искусство, которое характеризуется мастерством и тонкостью письма, изобретательностью, уравновешенностью, изяществом, изысканным вкусом, чистотой и прозрачностью. Очень показательна судьба творческого наследия композитора. К концу XVIII века музыка Гайдна была чрезвычайно популярна и любима. Но в середине XIX столетия отношение к его творчеству сильно изменилось. Отдавая должное Гайдну как творцу музыкальных форм, слушатели и критики (а в числе их и знаменитые русские музыкальные деятели: Чайковский, Балакирев, Серов, Кюи) воспринимали музыку Гайдна как «примитивную», «бесконфликтную», «слишком бесчувственную»... Отчего так?
Дело в том, что наступила эпоха романтического искусства: бурного, страстного, требующего от музыки больших чувств, изображения душевных конфликтов, разнообразия и смены внутренних переживаний человека. Но вместе с тем отходила на задний план и исчезала вовсе религиозная, духовная основа музыки. Европейское искусство, по замечанию О. А. Седаковой, проходит три стадии: церковную — когда эстетическое творчество ограничивается рамками богослужения; свободную — когда развивается богатство и всеохватность искусства, но при этом оно, так сказать, крепко «держится» за Бога; и автономную — когда Бог становится не нужен. Романтическая эпоха, открыв для себя средства изображения внутреннего мира человека, стала постепенно воспринимать его именно автономно. В таком контексте музыка Гайдна становилась совершенно непонятной. XIX век не мог воспринять того главного, что вдохновляло творчество композитора, — его чистую религиозность и прямо-таки райскую, «догрехопаденческую», детскую радость о Боге. Творчество Гайдна, этот лучший образец «свободного искусства» в музыке, оказалось в тени гораздо более субъективной и психологичной музыки Моцарта и бурного, открывшего эпоху романтизма творчества Бетховена.
Вслед за общей «автономизацией» искусства менялись и музыкальные средства выражения. Старая музыка, вершиной своей имевшая творчество Баха, выявляла свои смыслы через музыкально-риторические символы, когда величайшие духовные и душевные переживания могли быть выражены минимумом средств, без всякого внешнего эффекта — например, лишь изменением высоты звука или внутренним развитием фактуры, без грома оркестра и непременных романтических экзальтаций, слез и истерик (большим мастером которых был как раз Чайковский). Кроме того, старое искусство было в некотором смысле «моновалентно»: при всей сложности музыкальной ткани и стоящего за нею смысла соблюдалась содержательная цельность. Поясню. Вот, с одной стороны, любая кантата Баха: музыка с поразительной глубиной исчерпывает содержание текста, «иллюстрируя» то, что не выражаемо словами, — но не привносит в произведение какой бы то ни было двусмысленности. А вот, с другой стороны, опера Моцарта «Дон Жуан». Полное ее название — «Дон Жуан, или Наказанная неверность»; текст выражает назидательную идею посрамления сластолюбца. Но музыка оперы сочетается с либретто не символически, а уже реалистически, и за счет этого реализма Дон Жуан вызывает симпатию: он оказывается положительным героем вопреки основной мысли текста. Здесь уже начинается в искусстве «поливалентность», пышно расцветшая в романтическую эпоху и приведшая в конце концов к смысловому краху постмодернизма.
Гайдн — последний композитор, который при всем своем новаторстве оставался в старой смысловой сфере музыкального искусства. Религиозная основа, символичность и «моновалентность», но выраженные средствами новой музыки (Гайдном же и изобретенными), оказались непонятными и чуждыми романтической эпохе. Лишь в XX веке, когда человечество целиком воплотило безбожный романтизм в жизнь и пожало его плоды в виде двух мировых войн, фашизма и коммунизма, вновь стал возрождаться интерес к гению Гайдна.
Я думаю, что искренняя вера композитора не стала миру более интересной, но эстетические достоинства гайдновской музыки, все то, что раньше отторгало от нее, — ее строгая эмоциональность, четкость, структурированность и абсолютная законченная гармоничность, — в нашей «раздрызганной» жизни сейчас очень востребованы как некий островок красоты и мира, дающий отдых современному человеку.
А для христиан творчество Гайдна — безусловно, прежде всего духовное утешение. «В этом мире так мало радостных и довольных людей, везде их преследуют горе и заботы; быть может, мой труд послужит подчас источником, из которого полный забот или обремененный делами человек будет черпать минутами свое спокойствие и свой отдых», — писал композитор в одном из своих писем. И действительно, внимая его творениям, в которых видна его чистая и добрая душа, мы хоть немного увеличиваем «область света» в нашей далеко не всегда радостной жизни. И очень жаль, что многие мои соотечественники не знают светлого и радостного искусства Йозефа Гайдна. Может быть, эти строки побудят читателей познакомиться с творчеством этого замечательного композитора, дату смерти которого мы сегодня вспоминаем.

http://www.foma.ru/article/index.php?news=3506