«ОТЕЧЕСТВА И ДЫМ НАМ СЛАДОК И ПРИЯТЕН». Мария Кузьмина

Слова стихотворения Г.Р. Державина, в котором лирический герой, слушая звуки арфы, предается воспоминаниям о родной Казани, со временем станут крылатым выражением. Что кроется за ярким образом? Дым, скрывающий истинные очертания предметов и заволакивающий лица людей, стесняющий дыхание и разъедающий глаза. Но и он – символ родного очага – вселяет в душу усталого путника радость, потому что именно в любви к отеческим гробам «обретает пищу» человеческое сердце.

Вот почему кажется отнюдь не случайным то, что монастырь, основанный в XIII веке учеником преподобного Варлаама Хутынского Антонием в 15 поприщах от Тихвина, получил название «монастырь Онтония на Дымех», а сам Антоний стал именоваться Дымским: действительно, история самой обители и память о ее преподобном основателе словно окутана туманной пеленой и дымкой забвения, свидетельства его Жития долгое время признавались недостоверными, а сам Антоний считался лицом чуть ли не мифическим, легендарным. И несмотря на это, уже в середине 1990-х годов, после установки в водах Дымского озера поклонного креста напротив того места, где, по преданию, молился преподобный, память о подвижнике былых времен стала возрождаться в сердцах окрестных жителей, а тропа к водам святого озера ширилась день ото дня.

«Всего себя Богу посвятив»

Исторический Антоний родился в 1206 году в Великом Новгороде. Единственное, что известно о родителях Антония (мирское имя преподобного, надо полагать, не сохранилось) из Жития, – это то, что они были благочестивыми христианами и сына воспитывали «в добре наказании», то есть буквально так, как посоветует это делать Сильвестр, автор знаменитого «Домостроя». Юность Антоний проводил в Новгороде, усердно посещая храмы и удаляясь от шумных компаний своих ровесников. Во время богослужения молодой прихожанин становился в сторонке в одном из приделов, избегая бесед даже с благочестивыми молитвенниками: разговор с Богом не требовал свидетелей, а в душе юноши не находилось места для повседневной шелухи.

В этой внутренней юношеской сосредоточенности на молитве, в этой самодостаточности, не испытывающей неловкости от своей уединенности, предугадывается та легкость, с которой Антоний позднее решался оставить теплое место в стенах обители пострига, если того требовали от него обстоятельства. Здесь же, пожалуй, и ключ к объяснению природы конфликта, возникшего позднее между Антонием и братией родного монастыря: внутренняя свобода и эмоциональная обособленность инока вызывали неприязненные чувства и настраивали меньшую братию против него.

Однажды, услышав во время богослужения слова Евангелия о необходимости взять крест и следовать за Христом, Антоний покидает мир и становится монахом в Хутынском монастыре, принимая постриг от рук прославленного игумена и основателя этой обители Варлаама. Житие не называет возраст Антония в тот момент, однако, поскольку агиограф не указывает на какие-то препятствия, которые могли бы отсрочить расставание с миром, и одновременно не заостряет внимание на молодости подвижника, можно предположить, что Антонию было около 20 лет, то есть это произошло приблизительно в 1226 году[1].

Под бдительным покровительством преподобного Варлаама прошло около десяти лет монашеской жизни Антония. В эти годы рос, мужал и креп духовный разум молодого монаха: «Оттоле Антоний всего себе предаде Богови, во всем повинуяся наставнику своему Варлааму, и мний творяшеся паче всех в обители той». Все это время, говорит Житие, преподобный «со тщанием и смирением в простоте сердца» проходил монастырские службы, не оставляя келейного и соборного молитвенного правила.

Царьград

Десять лет Антония в Хутынском монастыре окончились… делегацией преподобного в Царьград

Десять лет Антония в Хутынском монастыре окончились делегацией преподобного в 1238 году в Царьград «вин ради церковных». Эта почетная командировка инока была, с одной стороны, знаком высокой оценки священноначалием (в первую очередь Варлаамом) его монашеской добродетели, ума, дипломатических способностей, с другой – тяжелым испытанием, сопряженным с множеством опасностей и лишений. Провожая любимого ученика в дорогу, Варлаам укрепляет его дух, обещая молитвенно поддерживать того во все продолжение его пути. Игумен не скрывает, что путешествие будет долгим и изнурительным: «Бог да устроит путь твой, аще и труден и прискорбен тебе возменися путь сей, но се веждь, яко узкими и прискорбными враты подобает нам в Царствие Божие входити». Сам Антоний укрепляет себя упованием на Промысл Божий, который силен защитить его от «мужей кровей», обыкновенно нападающих на купеческие и паломнические караваны, шествующие по пути «из варяг в греки»: «Преподобный Антоний вся сия слагая в сердцы своем, к приятию новаго подвига удобь послушен являшеся, врачество противу всякаго смущения имея себе в словесех Христа Спасителя в Евангелии глаголюща: “Не убойтеся от убивающих тело и потом не могущших лише что сотворити”».

Вдали от родной обители Антоний проводит около пяти лет, возвращаясь обратно лишь в 1243 году. В Константинополе Антоний сподобляется аудиенции патриарха и получает наставления о том, как «во многомятежном мире сем подобает управляти корабль временнаго жития» и во всех злоключениях «с кротостью и смирением благодушествовать». Преподобный, пожалуй, и представить себе не мог, сколь скоро станут актуальны для него духовные заветы патриарха.

«Предал в руки его монастырь»

6 ноября, в тот час, когда умирающий игумен Варлаам собрал вокруг себя учеников, чтобы объявить им свою волю о преемнике, которому надлежит взять в руки игуменский жезл после его кончины, Антоний проходил последние версты своего многодневного пути. Град, снег, голоть и дух бурен встречали возмужавшего в путных шествиях инока в предместьях родного Новгорода. Как это было не похоже на то, что он видел последние пять лет под жарким небом Византии! Не один седой волос серебрился лунным блистанием в его волосах и окладистой бороде. С тех пор как он, благословленный рукой Хутынского старца, отправился в полуденную сторону, не раз доводилось глядеть ему в глаза смерти, в глаза не знающих угрызений совести и мук раскаяния душегубцев…

Воля Варлаама была высказана ясно: игуменом должен быть Антоний, и он вот-вот постучит в ворота монастыря

Воля Варлаама была высказана в предельно ясной, даже ультимативной форме: игуменом должен быть Антоний, который в эти секунды, как открыл Варлаам изумленным слушателям, уже, возможно, и не чаявшим встречи с оставившим обитель много лет назад монахом, входит в Святые врата Преображенской обители. По тому, что продолжение этой истории было отнюдь не благодушным и решение Варлаама на деле посеяло раздор среди братии, можно судить, сколь неприятным сюрпризом стало для некоторых из них известие игумена о скорой встрече со сброшенным было со счетов в борьбе за власть над домом Всемилостивого Спаса Антонием. Гробовая тишина повисла в келье умирающего старца, однако она отозвалась в сердцах присутствующих еще более оглушительным звоном, когда за дверью раздался едва ли не забытый голос Антония: «Молитвами святых отец наших…» «Аминь», – ответствовал Варлаам, и порог переступил, отряхивая с мантии морозную пыль, 37-летний священноинок. Варлаам в присутствии Антония повторил свою последнюю волю, аргументируя свой выбор тем, что Антоний является его «сверстником», и это несмотря на то, что, по самым скромным расчетам, тот был лет на сорок моложе своего духовного отца и наставника!

Даже если Варлаам употребляет слово «сверстник» в значении «единонравный», «близкий по духу», явное несоответствие контекста прямому значению слова делает высказывание игумена парадоксальным: Антоний, утверждает Варлаам, будучи моложе меня несколькими десятилетиями, достиг равной со мной духовной рассудительности.

В основании конфликта между Антонием и насельниками Хутынской обители, который разовьется в полной мере чуть позднее, лежит, по всей видимости, обыкновенная человеческая неприязнь к обласканному настоятелем любимцу: монах, пять лет находившийся, пускай и подчиняясь воле настоятеля, вдали от обители, не знающий ее текущих невзгод и недостатков, не должен занять место игумена…

По всей вероятности, многим это решение Варлаама показалось несправедливым, однако спорить с настоятелем напрямую при жизни не решился никто. Более того, Варлаам предугадывает и сомнения, которые должны были возникнуть у самого Антония, и к нему обращается в присутствии собора монастырских старцев со следующей загадочной фразой: «Преда в руце его монастырь, рек так: “Ваш преже был помысл о сем святем месте”».

Луч света на загадочные слова Варлаама проливает надпись на раке одного из ближайших его учеников и спостников – преподобного Ксенофонта Робейского, согласно которой сам Ксенофонт и его друг Антоний Дымский, подвизаясь в Лисицком монастыре, однажды увидели на месте, прозванном Хутынь, столбы света и «дым мрачный». Иноки, говорит надпись, вместе со своим духовным отцом Варлаамом отправились в сторону дремучего бора, где свет столь явно боролся со тьмой, словно желая принять непосредственное участие в этом метафизическом противостоянии добра злу, и там Ксенофонт с Варлаамом стали полагать труды на основание нового монастыря. То, что Антоний по хронологии его Жития не мог участвовать в основании Хутынского монастыря (преподобный родился 15 лет спустя), ясно, однако вопрос в том, каким образом могла возникнуть эта легенда, отразившаяся сразу в двух житиях. Был ли Ксенофонт другом Антония и делился ли с ним своими воспоминаниями о тех знамениях, которые предварили основание Хутынского монастыря? Так или иначе, но Варлаам был убежден в том, что Антоний соединен с Хутынской обителью какой-то промыслительной связью и более других достоин принять заботы о ее благополучии.

Дымский аскет

Игуменство Антония в Хутынском монастыре вследствие возникших внутри обители нестроений продлилось менее года, в течение которого настоятель успел, однако, довершить строительство Преображенского собора в камне, поскольку дело, начатое Варлаамом, было оборвано его смертью посредине пути: собор был построен «до вышняго прага», то есть лишь до верха дверного проема. Достроив каменный собор до конца, Антоний счел за благо удалиться. И тут как нельзя лучше пригодились ему наставления патриарха о сохранении судна, колеблемого бесовскими кознями, на плаву, да и аксиома преподобнической святости – отнюдь не каждый игумен изведал тяготы дальнего пути, однако каждый проходил на собственном опыте пустынные искушения одинокой молитвы – подсказала траекторию дальнейшего. Душа преподобного жаждала подвига.

Оставив в обители всё – книги, казну, утварь, ризы, которые могли бы пригодиться впоследствии, когда будет построен новый монастырь (подумаешь – наживное!), – Антоний в одиночестве, без спутников и духовных друзей (принцип «пройди по неизведанной дороге сам, и тогда по ней пройдут другие» стал центральным в его биографии) пошел на северо-восток, обогнул древний Тихвин, прошел еще 15 верст и наконец остановился в районе местечка, названного позднее Дыми, у берега Дымского озера, недалеко от устья впадающего в него ручья Черная Дымка. Тогда, в середине XIII века, эта местность была безлюдна, однако на протяжении многих последующих веков Антоньевский погост и его приходская церковь святителя Николая соседствовали с монастырем и его церквями Антония Великого и Рождества Иоанна Предтечи. Впрочем, после одного из разорений обители обе церкви были объединены: Антоньевский престол разместился на первом этаже, Никольский поместился выше – на втором. В одном из чудес Жития Антония описывается явление во сне тихвинскому купцу иконы Богородицы с предстоящими ей преподобным Антонием и святителем Николаем. Молитвами святых покровителей Дымской обители страждущий исцелился от своего недуга.

На главу Антоний возложил железную шапку, с которой не расставался до конца дней своих

Как складывалась жизнь Антония на берегу Дымского озера? Согласно свидетельству Жития, инок пришел на Дыми еще до того, как ему исполнилось 40 лет. Здесь преподобный ископал пещеру, в которой и жил первое время, подражая, быть может, еще одному прославленному в истории русского монашества Антонию – преподобному основателю Печерского монастыря. Позднее, однако, Антоний вышел из-под земли, построив себе келью «покоя ради телеснаго». Дневные труды по возделыванию нив подвижник чередовал с ночными молитвами, а на главу Антоний возложил железную шапку, с которой не расставался, по видимости, до конца своих дней. Как известно, со своим уставом нельзя приходить лишь в чужой монастырь (и сам Антоний изведал это на собственном горьком опыте, хотя чужим в полном смысле этого слова Хутынский монастырь для него не был), но здесь Антоний строил уже свой монастырь, в котором устав определялся его волей.

Воля эта, однако, оказалась весьма привлекательной для тех монахов, которые приходили к Антонию, как свидетельствует Житие, из других монастырей, несмотря на то, что традиционно монастыри пополнялись преимущественно за счет мирян, которые, услышав о подвиге преподобного, оставляли обыденную жизнь и приходили к подвижнику в поисках духовного руководства. Что же могло привлекать рядовых иноков к старцу, поселившемуся в непроходных лесах Обонежской пятины? Какой именно духовный дефицит удалось восполнить дымскому молитвеннику? Вероятно, Антоний привлекал других иноков своей подчеркнутой аскетичностью.

Преподобный устроил свою обитель вдали от городских центров цивилизации – и это было новаторством для монашества той поры: широко известно, что монастыри домонгольской и ранней монгольской поры были городскими или по крайней мере пригородными. Антоний практиковал ношение вериг, прямую аскезу, был сторонником и, возможно, даже идеологом «жестокого жития». Недаром его называли впоследствии одним из первых русских исихастов. Преподобный не раз удалялся на островок на Дымском озере, где проводил время в богомыслии и молитве. Кроме того, Антоний прославился как ученик преподобного Варлаама, имя которого стало нарицательным уже в годы жизни самого подвижника: из его гнезда вылетели многие духовно одаренные птенцы.

Сквозь лет завесу

Дымская обитель вполне устроилась еще при жизни ее основателя и после его смерти в 1273 году продолжила свое существование в веках русской истории. Этот многовековой путь Антониева монастыря с рачительным старанием отразил в Житии ее основателя агиограф. Так, рождение преподобного происходит в дни княжения в Новгороде Мстислава Удатного, благословенную грамоту на устроение обители вручает Антонию внук Мстислава Александр Невский, с которым преподобный познакомился, вероятно, на похоронах своего учителя Варлаама, а первое обретение его мощей происходит в годы правления Димитрия Донского, именно тогда была и местная канонизация Антония, возможно, создается первое житие. Описывая трагические события Смутного времени, агиограф горько сетует на низложение крамольниками Василия Шуйского, которое и привело к пагубному безвластию и навлекло бесчисленные беды на жителей Московского царства: «Бысть же и второе святая сия обитель в смутное время в России озлобляема… егда по крамолех низложен бысть Василий Иоаннович, шведы же, овладев Новгородом, многие монастыри и церкви разграбиша и опустошиша».

Свидетельства Антониева Жития дополняют исторические документы. Так, писцовая книга Обонежской пятины 1496 года повествует об «Онтоньевском погосте в Дымском великаго князя деревни», в отказной книге 1573 года уже упоминаются крестьяне Дымского монастыря, а писцовая книга подьячего Семена Кузьмина за 1583 год рассказывает о погосте с деревянной церковью преподобного Антония и трапезной церковью Иоанна Предтечи, тринадцати кельях и деревянной ограде, за которой располагались конюшня и коровник.

Обитель пережила разорение в 1408 году, во время похода Едыгея, когда пострадали и многие другие монастыри Московского царства. В те дни, когда преподобный Никон Радонежский вместе с Троицкой братией укрывался в дремучих ярославских лесах, иноки Антониевской обители спасали святыни монастыря в водах Дымского озера, погружая на его дно знаменитую железную шапку, которую когда-то освятил своим подвигом преподобный. Во времена Смуты благоустроенный Дымский монастырь приютил в своих стенах иноков Валаамского монастыря, изгнанных с места своего подвига иноверными интервентами.

В середине XVII века началось каменное строительство церквей монастыря. Трагический в истории русского монашества нового времени 1764 год, когда на месте монастыря была устроена приходская община, ненадолго прервал течение иноческого подвига в стенах древней обители: уже в конце того же столетия монастырь возобновился. На протяжении всего XIX века обитель посещали толпы паломников, в одном 1864 году их было более 25 тысяч…

Могла ли в течение стольких веков обитель, удаленная от больших городов, обитель, связанная с почитанием мифического лица и легендарного персонажа, как это считалось в научной литературе еще совсем недавно, процветать, возобновляться каждый раз после очередного исторического удара и привлекать к себе толпы паломников со всей Руси? Кажется, ответ очевиден.

Образ преподобного Антония явственно рисуется в дымчатом небосводе над контурами монастырских зданий, ведь именно его отеческое предстательство сделало возможным это многовековое молитвенное стояние его монастыря. Так дым, окутавший «Онтониев погост» и храмовые здания древнего монастыря, понемногу рассеивается, и истина предстает перед читателями древнего Жития в своей святой простоте.

[1] Один из важнейших тезисов священника Димитрия Пономарева, автора монографии «Житие Антония Дымского как достоверный исторический источник»: дата смерти преподобного Варлаама Хутынского в 1193 году, вошедшая в ряд редакций его Жития и некоторые летописи, недостоверна, и кончину учителя и духовного наставника Антония следует относить к 1243 году

http://www.pravoslavie.ru/110268.html